Ирина поступила на биохимический, Юрик пошел в технический институт, решил стать инженером. Они женаты уже три месяца и безумно счастливы в своем маленьком мирке. И плевать, что за стеной недовольные родители, что кухня стал местом тихих баталий тестя и Юрика, что мать теперь будто не замечает Иру. Это всё пройдет, это напускное, они просто не знают Юру так хорошо, как сама Ирина…
Иногда к ним в квартиру приходит Михаил, папин сотрудник. Он старше Иры на пять лет, улыбается ей, дарит коробки конфет, цветы, будто Ира и не замужем вовсе.
— Миша, перестаньте! Это некрасиво – то, как вы себя ведете! Пришли к папе – так и дарите эти веники и сладости ему!
— Ирочка, да с чего ж это некрасиво?! Ваш муж такого не делает, да? Вы и забыли, наверное, что такое мужское внимание! Деревенский мужик, как ни крути, остается примитивным, узко мыслящим созданием… У него одно на уме… Пробился в город, застолбил местечко… Ваш Юра не глуп…
Ирина мать охает, увидев, как дочка отвешивает гостю пощечину.
— Юра в сто раз лучше вас, Михаил! Его взгляд мне дороже всех конфет, а ваши цветы – они неживые, они пахнут вашей желчью. Убирайтесь из этого дома! Слышите?!
Миша медленно, планомерно, осторожно подбирался все эти годы к Ирочке. Дочка шефа, к тому же красивая, фигуркой удалась и личиком точно художник писал… Она могла бы стать ему достойной женой, но выбрала этого деревенского иноходца! Глупо, скверно и очень неудобно для Михаила!.. Но жизнь ведь заканчивается не завтра, возможно, еще переменится ветер и понесет Иру прямо в руки ее настоящего избранника!..
… Ирина мечется на подушке, сползает на пол. Врач из вольнонаёмных что–то колет ей. Выкрашенные побелкой стены лазарета на пять коек кружатся, Ирину тошнит, а потом она опять проваливается в прошлое…
… Война… Проклятая война! Юра стоит в прихожей, он в гимнастерке, мнет пилотку в руках, за плечами – вещмешок… Ира плачет, держа за руку Полечку. Та, ничего не понимая, испуганно выдергивает ручку из маминых ладошек и убегает к бабушке.
— Юр… Ну пожалуйста, еще немного, Юра! — Ирина повисла на муже, она не отпустит его! Только не его!
— Хватит, Ирусь, хватит… Я скоро вернусь. Ты же знаешь, у таких бравых парней не может быть неудач! Ты Поленьку береги!
Ирина кивает… Она отступает на два шага назад. Вчера они проводили ее отца, сегодня Юрку… Мама впервые обнимает зятя, сует ему какой–то сверток.
— Там поесть тебе… Если Бореньку моего увидишь, ты передай… Ты передай… — шепчет она, ещё думая, что война маленькая, с точку, что люди там, точно в вагоне трамвая, все близко…
— Я передам, Юлия Даниловна… Я передам! — Юра кивает, прячет сверток с пирожками в мешок, резко зажмуривается и шагает в черноту. Ира хочет крикнуть ему, что за дверью пустота, там темно и больно, но не успевает…
Тянутся долгие, тихие дни, проходит лето. Бои, бои, бои… Сводки сыплются из репродуктора тяжелыми металлическими осколками. Юра не пишет, отец тоже. Полина перестала подбегать к двери, когда в нее звонит молочница или почтальон. Она больше не ждет папу…
… Ирина, точно пьяная, идет к стулу. В руках у нее две похоронки. Две… Это конец.
Юлия Даниловна слегла. Её парализовало. Если раньше выдаваемых ей карточек и Ириных, «иждивенческих», хватало, то теперь Елена болеет… Ира устроилась на завод. Клепать, работать на станке, подтаскивать тяжеленные болванки, каждую минуту думая о том, как там мама, как Поленька в садике – это спасает от сумасшествия. Смена длится бесконечно, потом бегом домой.
— Мама! — картаво кричит дочка, дергая Иру за юбку. — Мама! Кушать хочу!
Ира приносит хлеб, немного крупы, кубик масла. Она ест мало, отдает все дочке и матери. Та совсем слаба…
… За стенами лазарета воет метель. Ира, сев на кровати, опять зовет дочь.
— Не волнуйтесь! — уговаривает ее Людочка, гладит по плечу, укладывает обратно под одеяло. — Дочка ваша и сынок в порядке. Они у меня пока живут, кушают хорошо. Я летом грибов насушила, мяса валеного много, откармливаются детишки. А вы выздоравливайте!
На соседней кровати кашляет какая–то женщина. Ира вглядывается в ее лицо… Дашкова!
— Видишь, и меня не миновало… — шепчет соседка. — Знать, Петровна права была… Смерть мне прочила…
Евдокия сплевывает, отворачивается. Ей так хочется жить, хоть как – хоть как собака, хоть как медведь берложный, но дышать и видеть каждый день солнце… Но это уже не в ее власти…
Дети… Ира морщится, не понимая, почему их двое. Поленька их с Юрой дочка, а кто же второй? Ваня! Она вспомнила!..
… Работали вот уже одиннадцать часов, завод гудел, в цехе было жарко. Женщины с ног валились, еще немного, и смена закончится, добраться бы только до дома… Ира считает минуты, но тут в цех, голося и хватаясь за голову, вбегает работница.
— Бомбили! Опять бомбили, окаянные! Елисеевскую сравняли с землей! Моих накрыло! Оооо!!! — стонет она, катается по полу.
Ира, остановив станок и не слушая окриков товарок, медленно выходит на улицу, бежит через проходную. Не таясь, не прячась от патрулей, она сломя голову бежит по пустому городу. Елисеевскую… Елисеевскую сравняли с землей… Но там мама! Как же мама?!.. Поля в другом месте, она не может погибнуть! А мама?..
Дома нет. Двора даже нет – одни руины и дым, черный, едкий, с то и дело взмывающими вверх язычками племени. Ира кричит, рычит и бежит к распавшимся по земле кирпичам. Она хочет откопать, спасти, вытащить и прижать к себе маму, она так и не сказала, как любит её!..
Кто–то оттаскивает обезумевшую женщину от пепелища, тащит в полутемное помещение, холодное, с каменными стенами.
Ира стоит перед каким–то мужчиной, тот говорит, что Ирина самовольно ушла с завода, что она должна быть наказана. Женщина, потирая отбитое плечо, пытается объяснить, что погибла ее мама, что надо было проверить, удостовериться, похоронить… Но мужчина не слушает. Его красные, с лопнувшими капиллярами глаза пусты и холодны. Он устал, измучен, его оторванная во время боя рука до сих пор болит в несуществующей ладони, он даже чувствует, как неестественно сжаты пальцы, но их уже не разогнуть… Фантомные боли мучают постоянно, врачи говорят, что надо терпеть и ждать…
— Вы будете наказаны, вы сорвали производство, вы… — мужчина тычет в Иру обрубком руки, охает и кричит, чтобы она не надеялась, что выкрутится!
Сегодня она – виновница всех его бед, он сорвется на нее, подпишет приказ об аресте, и плевать, что у женщины ребенок… Боль пронзает мозг, мешая думать. Пусть эта женщина уйдет, тогда станет легче…
— У меня дочь. Маленькая совсем! Вы же не зверь! — тихо отвечает Ира. — Я ее не отдам!
— Родственники есть? Передайте им. Хотя это гиблое дело, их затаскают по проверкам, а ребенка все равно не дадут, — равнодушно покачал мужчина головой.
— Полина будет со мной! — Ира сжимает кулаки. — Пишите бумагу, что дочка останется со мной!
— Нет у меня такого права. Но… Ладно, я напишу, что пока ее этапируют до места назначения с вами, а там по дороге сами разбирайтесь… Весь город на ушах стоит, не до вас!…
… Ира едет в вагоне с уснувшей Полинкой на руках. В таких вагонах раньше перевозили скот и кули с мукой, а теперь везут людей. Из щелей дует. В маленьком закутке у самой печки, куда позволили сесть Ире, тесно. Женщины сидят молча, скромно держа на руках мешочки и чемоданчики. Если кто–то принимается плакать, его одергивают.
— Ну что вы! Дети в вагоне! Перестаньте паниковать! — шикают на уставших, испуганных, голодных соседок.
Рядом с Ирой сидит на полу молодая женщина, баюкает на руках мальчонку. Тот беспокойно морщится, потом садится. Начинает теребить пальто на девушке.
— Хватит, Ваня! Хватит, у меня ничего нет! — бьет она мальчика по рукам. — У мамы было, а у меня нет! Уйди!
Ваня обиженно закатывается плачем. Полина, разбуженная его голосом, садится и пытается разглядеть мальчика. Потом что–то говорит ему… Ваня затихает, лепечет в ответ.
— Это твой брат? — тихо спрашивает Ирина у девушки.
— Ага, — бурчит та. — Мать на старости лет нагуляла, а теперь мне с ним маяться. Придушила бы! Надоел! Мать померла, а нас…
— Зачем ты так?! Это же братик твой… Единственный, кто на земле родной остался! Береги его! — шепчет Ирина.
— Зачем?! Он чужой, только хлеб мой ест!
Девушка толкает Ваньку в спину, тот, качнувшись, чуть не падает, но Ира подхватывает ребенка, сажает к себе на колени, вынимает из кармана маленькую деревянную лошадку. Ее выточил из березового чурбачка Юра…
— Нет сейчас чужих, нет, понимаешь?! Все наши, общие! Если со мной что случится, найдется другая, я верю, кто воспитает!
Ира, испугавшись своих слов, вдруг прижимает к себе Полину головку. Ваня тоже ластится к ней… Все её, все…
Состав резко остановился, впереди что–то бухало, в соседних вагонах кричали женщины, запахло горелым.
Кто–то открыл снаружи дверь вагона, отодвинул ее, заставив всех прищуриться от нестерпимо яркого света и едкого дыма.
Женщины стали выскакивать наружу, утопая по колено в снегу. Сойдя с ума от бескрайнего белого полотна впереди, они побежали, решив спастись от уготованного им наказания.
— Стойте! Стойте, сумасшедшие! — кричали конвойные, хватали кого–то, но всех не остановишь… — Стойте, это не поле! Это озеро!..
Тонкий лед стал трескаться сразу в нескольких местах. Беглянки уходили под воду одна за другой, хватались за воздух, кричали.
Ванина сестра убежала дальше всех. Ваня кричал ей вслед, вырывался из Ириных рук, но она крепко держала его за воротник, а потом развернула лицом к себе и не разрешила дальше смотреть…
Так у Полинки появился брат Иван…
От разбомблённого состава женщин увели в лес, велели делать шалаши. Костры жгли мало, боялись нового налета, через день конвой вытроил подопечных в шеренгу и повел по снегу к лагерю. Они не доехали совсем немного…
…Ира быстро прижилась в бараке. Поля и Ваня вели себя тихо, играли под нарами, не плакали, когда Ирина уходила на работы, не докучали другим жиличкам.
Иру включили в отряд по расчистке площадки для запасного аэродрома. Валить деревья, перепиливая стволы звенящими на морозе пилами, откатывать, навалившись скопом, упавший ствол, разделив его на чурбаны, в сторону, потом, когда пришла обратно в барак, накормить детей, доесть за ними то, что осталось, и упасть на жесткую подстилку, моментально уснув…
Ира справлялась. Да, исхудала, стало пусто в голове, но пока вывозила…
Ваня по ночам пытался сосать молоко, но быстро поняв, что это бессмысленно, поныл немного и стал сосать палец… Он звал Иру мамой, Полинку сестрой, Лизу, что помогала с малышами, пока Ирина отсутствовала, называл тётей. Его мир, разрушенный в один миг, выстроился заново. В их с Полькой маленьком мирке было сказочно и удивительно тепло даже когда на улице стояли морозы. Не хватало только игрушек.
— А ну кто там такой сладкий? — поманила их к себе Надежда, одна из Ириных товарок. — Идите, подарки вам есть! Нынче праздник большой! Крещение!
На женщину зашикали, мол, напрасно такие вещи говорит, но Надежда не слушала. Посадив детей к себе на кровать, она вынула из кармана что–то и вложила им в ручки…
Вечером Полина по секрету показала маме свой подарок. Малюсенькая собачка, связанная аккуратно и витиевато, помещалась на детской ладошке, пряталась за пальчиками. У Вани был котенок, тоже вязаный.
— Откуда?! Как такое можно сделать? — Ира с любопытством разглядывала игрушки. — Тёть Надь, как это вы?! Спасибо!
Та рассказала, что вязать умеет еще с молодости, а тут, «в здешних условиях», как она выразилась, пришлось заменить спицы палочками, а нити дергать из старого, вытертого свитера, что остался после мужа.
Нити хранили память о Надином муже, слышали его сердце, прикасались к его телу, а теперь передавали это добро другим людям…
Ира вспомнила слова Юры: «После меня всё останется тебе, Ира. Всё тебе…»…
Ей осталась Поленька…
Надежда и для Никифорова вязала – носки, шарфы. Он приносил ей пряжу, а ей взамен этого давал продукты. Пока не было Ириных детей, продукты распределялись между женщинами, теперь же большую часть отдавали ребятам. Никто не возмущался, только Дашкова пыхтела, ворочаясь с боку на бок…
… Ира простудилась довольно быстро. Промочив ноги в оттепель, она не успела высушить валенки, так и пошла утром на работу… А вечером уже горела в бреду, ей казалось, что Поля пропала, что она еще совсем маленькая, погибнет…
И вот теперь, лежа в лазарете, Ирина только–только приходила в себя, а рядом угасала Дашкова. Опять жизнь шагала в ногу со смертью. Они делили людей меж собой по каким–то своим признакам…
— Да чтоб ты сгнила там, в своём лесу! — плевалась Дашкова. — И ты, и дети твои! Всем одна дорога! Ну, что смотришь?! Сегодня меня, завтра тебя костлявая утащит! — кривилась женщина.
Ира, совсем слабая, бледная, прищурившись, открыла глаза. В палату вошли несколько человек. Никифоров хвалился лазаретом, как своим первенцем, люди в военной форме кивали, что–то спрашивали. А один, отойдя в сторону, уставился на Ирину.
— Ты?! — прошептал он, пока комиссия прошла дальше. — Ира, ты здесь?! Но как?
Она только пожала плечами, узнав гостя.
— Мама была дома… Его разбомбило, а я убежала с завода, надеялась, что ее не задело…
— Какой завод?! Я думал, вы в эвакуации! Ты не уехала? Где Юрий? Как отец?
Ирина скривилась.
— Понятно… — протянул Михаил.
— Мама заболела, мы не смогли уехать… Юра и папа погибли…
Миша покачал головой, потом, попрощавшись, ушёл. Ира другого и не ожидала. Конечно! Кто теперь она? Никто. И его внимания она не достойна!..
…Вечером, после изрядного подпития, Михаил уговаривал Никифорова отдать ему Ирину, оформить как–нибудь, отпустить.
На стене непривычно по–домашнему тикали часы, отбивали час за часом. На столе вместо привычных фронтовых кружек стеклянные рюмки, тарелки из фарфора, вилки с узорчатыми ручками. В кухоньке суетится женщина, одна из обитательниц лагеря, бывшая кухарка. Она подает блюда, убирает посуду, стараясь не смотреть на гостя и хозяина.
— Ты что?! Что мелешь–то? У нее срок еще не вышел. Ай, не важно! Всех, всех передавит их! Бревнами ли, заразой ли этой, что от болот идет, какая разница? Всех сам похороню, ни одной не упущу! Они у меня все вооот тут, — Никифоров вынул из стола пачку бумаги. — Вот тут записаны!
— Послушайте, но ведь она болеет! Надо отправить ее в хорошую больницу. Ее осудили, не разобравшись… — начал Михаил, но тут собутыльник ударил по столу рукой и приказал молчать.
— Не нам судить, кто в чем разбирается. Велено содержать, я содержу! И всё! У ней же ещё тут дети… Нарожали, а теперь маются…
— Дети?
— Да. Сын и дочка. Их забирай, не жалко. А саму Ирку не отдам. Хоть сейчас этих мальцов увози, их жизнь на свою душу брать не хочу.
Михаил задумался. А этот Юрик, оказывается, плодовитый… Здоровое тело дало потомство, а вот себя спасти не смогло… Земля ему пухом…
Всего за каких–то полтора года, что длится война, Михаил понял, изменился. Поумнел? Состарился? Нет… Попав в горячие, беспощадные меха, он перековался, переплавился, стал ценить многое из того, что раньше казалось просто смешным…
Миша выпил, тоже ударил по столу. Упал набок графин, залив скатерть спиртом пополам с водой.
— Я приказываю вам оформить Ирину с детьми в госпиталь, — крикнул он.
— Ох ты, батюшки! Приказывает он!.. Да ты мне никто, понял? Ты там, а я здесь. Дальше этого места и нет ничего. Что смотришь? Пулю мне пустишь в лоб? Давай. Давно мечтаю, а у самого смелости не хватает. Ну, давай!
Михаил выхватил из кобуры пистолет, но потом опустил оружие и, упав на стол головой, уснул…
… Утром Никифоров, проводив гостей, выдохнул. Проверка, на его взгляд, прошла успешно.
В дверь постучал лазаретный врач, вошел бочком, положил на стол Егору Петровичу бумаги.
— Что это? — отпихнул листы начальник.
— Докладная о смерти одной пациентки и побеге другой, — тихо доложил доктор. Я к большому сожалению…
— Что? Кто? Да я вас к стенке! Да вы мне ответите!
Никифоров схватил бумаги, вчитался.
Пациентка Дашкова бежала ночью в неизвестном направлении, а вот Ирина Стрешнева скончалась утром от горячки.
— Покажи! — заорал Егор Петрович.
— Что? — растерялся доктор.
— Тело покажи!
— Так схоронили уже… Чего заразу–то беречь?!..
В вырытой наскоро могиле покоилась Евдокия Дашкова, испустившая дух незадолго до рассвета. Ира видела отразившийся в ее глазах ужас, закричала, зовя Люду, потом отвернулась, почувствовав тошноту…
Хоронили молча. Никто не плакал, не говорил прощальных слов. Евдокию никто не любил. Никто и имени ее не знал. А на табличке, что прибили к столбику, значилась Стрешнева Ирина, умершая в лагере осужденная…
— Ну что ж… Была гадюкой при жизни Дашкова наша, пусть хоть после смерти делу хорошему послужит! — рассудили женщины и разошлись…
… Ирина, прижав к себе Полечку и Ваню, сидела на заднем сидении военного автомобиля. Дети сжимали в руках Надеждины вязаные игрушки – единственное, что останется в их памяти о жизни в лагере. Впереди, рядом с водителем, угрюмо молчал Михаил. Иногда он оборачивался и смотрел на женщину, на притихших детей.
— Куда нас? — наконец не выдержала Ира. — Миша, скажите, куда?
— Потом! — махнул он рукой…
Доехав до какого–то села, он велел всем выйти из машины, отправил шофера на поиски жилой избы, где бы дети могли поесть.
Потом, отведя Иру в сторону, он мягко повернул ее к себе, посмотрел сверху вниз, отвел глаза.
— К матери тебя отправлю. Она в эвакуации, в Ташкенте. Ты теперь будешь по моей фамилии записана. Стрешневой больше нет. Она там осталась…
Он махнул рукой в сторону лагеря.
— И в качестве кого же я теперь? — усмехнулась Ирина. — У меня двое детей, Миша. Я не брошу их.
— Да кто сказал, что надо их бросать?! Ты едешь с ними. Матери скажешь, что жена.
Ира отпрянула.
— Нет, я не могу.
— Можешь! Еще как можешь! Тебе дочку надо растить. Сына тоже! Теперь ты себе не принадлежишь! Ира, я тебя и пальцем не трону, обещаю, пока сама не позволишь, только обещай дождаться.
Женщина, замерев, слушала Михаила и смотрела вдаль. И виделся ей пригорок, бревно на нём… Она с Юрой сидит, обнявшись, и он рассуждает, что будет после него…
Ире всегда казалось, что «после» жизни просто нет. Ее жизни…
Но всё оказалось по–другому… Есть Полька, Иван, есть Миша, он совсем другой…
— Хорошо, Миш. Обещаю! — прошептала она…
… Михаил вернулся домой в октябре сорок шестого. Его семья приехала в квартиру на год раньше.
Ира все представляла себе эту встречу, то, как будет смотреть на них свекровь, что скажет Миша, Поля, Ванечка. А когда Миша наконец приехал, она просто стояла и молчала. Слезы лились по щекам, было жарко и холодно одновременно. Миша, ее Миша вернулся домой. Любит ли она его? Или просто благодарна за спасение? Стерпится–слюбится, или разбегутся они, так и не дав родиться любви – не знали и сами.
Один Ваня знал все наперед. Он схватил Мишу за руку и, крича на всю квартиру, что папа вернулся домой, потащил его в комнату показывать игрушки…
Ирина, переглянувшись со свекровью, которая знала её историю, пошла следом…
Весь мир подарил когда–то Юра жене, весь мир положил к ее ногам, велев беречь его и выпивать по капле, наслаждаясь каждым мгновением… Теперь другой мужчина будет делать то же самое, а Ира примет этот дар, дав себе, ему детям шанс быть счастливыми…
Автор: Зюзинские истории