— Он думает, что да. Ну, или нервничает. Они, мужики, беременность по–разному переживают. Это нам хорошо — вот оно, пузо! — Женщина кивнула на Танин животик. — А им непонятно это всё. Вот и придумывают себе всякое.

— Как вас зовут? — спросила Таня. — Посидите со мной, а? Мне даже звонить не разрешают, говорят, не положено. Я скоро тут с ума сойду, — объяснила она. — Свекровь иногда записки передает, пишет, что сочувствует. Чему, не понимаю. А я домой хочу… Я к папе хочу, он один совсем у меня. И не знает, что я здесь… И запахи ваши мне надоели. Зачем эти масла? Ужасно.

— Так и иди домой, жаль моя! Подпиши бумаги и иди. А меня Мариной зовут. Мариной Павловной.

— Марина Павловна, мне не разрешают. Они все говорят, что опасно. А я ничего в этом не понимаю, мне страшно. Два первых раза я только до двадцатой недели доносила…

Таня бы сжалась в комочек, но живот не давал.

— Вон оно что… — протянула Марина Павловна, подвинула к девчонке стул, села на него верхом. Она была красивая, подтянутая, Таня только сейчас её разглядела. А самыми красивыми были глаза, как у олененка, карие, с темно–медовым, почти орехового цвета ободком. — Бывает. И кажется, что готова к колдунам пойти… А потом всё получается. Ты бы только врача нормального нашла, а не тут просиживала. Господи, столько громадных клиник есть, с династиями докторов, талантливых, от Бога, а вас, молодежь, всё на эксперименты тянет…И литературку почитай.

— Нет у меня литературки. Миша запретил. Он вообще мне всё запретил, — Таня развозила пальцем по столу каплю чая. Тот, налитый ещё к ужину, давно остыл и подернулся пленочкой в веселой, с ежиком на боку чашке. Её Тане подарила Тамарка на день рождения. — А вы можете позвонить моему папе и ещё подруге, Тамарочке, а? Ну пожалуйста!

Таня жалобно приподняла брови, сложила молитвенно руки. Марина Павловна вынула из кармана блокнотик и карандаш. Таня быстро нацарапала цифры. А потом Марина, услышав какие–то звуки, подскочила, заторопилась.

— Извини, Таня! В тридцатой палате с обеда схватки были, поди, рожаем мы… Да… Иду, моя хорошая, иду! Врачей–то зовите! — крикнула она уже за дверью. Раздался топот ног, звяканье каталки, кто–то застонал, а потом всё стихло…

Два дня шел дождь, с улицы тянуло клейкой молодой листвой, мокрым асфальтом, землей и чем–то сладким, может зацвела яблоня. Татьяна встала у окна, открыла створки и схватилась руками за решетку.

«Ну прям княжна Тараканова!» — усмехнулась женщина.

— Эй! Узница! — крикнули откуда–то снизу.

Таня вздрогнула, прижалась лицом к прутьям, стала таращиться на сквер, но там было темно.

— Таня! Да тут я, у мусорки! Налево посмотри!

— Тома? Томочка?! Томка! Тома, вытащи меня отсюда, а? Пожалуйста! Я… Я…

Таня заплакала. Она вообще теперь часто плакала, врачи говорили, что это гормоны.

— Тряпка ты, Татьяна! Чего ты там маячишь?! Собирай вещи и выходи. Я тебя к себе увезу! Там папа твой с ума сходит! — крикнула Тамара. На неё сразу зашикали из других окошек. — Да ну извините! Я к сестре приехала, давно не виделись! А я без неё не могу, сестра же! — тараторила Томка, придумывая на ходу доводы.

Таня тем временем быстро запихивала вещи в сумку. Ничего не влезало, тогда она просто переоделась, взяла самое необходимое и решительно направилась к посту медсестер.

— Куда, Волкова? Иди, ложись, сейчас тонус себе нагуляешь! — девушка за стойкой вскочила, перегородила дорогу.

— Не нагуляю. Сами ложитесь. А я домой хочу. Прощайте. Да не хватайте вы меня! — Таня отмахивалась от девчонки, как от назойливой мухи.

— Вы что? Муж же сказал, чтобы вы лежали! Вы совсем?! И так отсталого можете родить, так уж…

Медсестра осеклась, сглотнула.

— Что? — обернулась к ней Таня.

— А вам муж не говорил? Ну… Значит, вам не нужно знать… Я не…

— Чего он ей не говорил? — Откуда–то прискакала Тамара, полезла к медсестре, схватила её за воротничок. — Что у вас тут вообще происходит?! Чем пахнет? Может, заяву на вас накатать, а?!

— Да какая заява! Её муж сказал, чтобы пол определили, если мальчик, то надо… Ну…. У нас же частная клиника, тут можно выбирать…

Медсестра замолчала, закусила губу. Таня смотрела на неё испуганно, Тамара — с презрением.

— Выбирать? Как на рынке? — прошептала Татьяна, её повело, Томка схватила подругу за плечи, встряхнула.

По коридору к ним решительно шла Марина Павловна.

— Чего вы стоите? Ждете, что ему позвонят? Ноги в руки и вперед! — гаркнула она. — Таня, вы голову–то включите, а то всё девочку из себя строите. Вы мать! Будущая мать, вы удар должны держать, понятно? Всё. Марш отсюда!

Тамара схватила подругу за локоть, поволокла на улицу.

— Ничего, Танька! Ничего. Разрулим. И не такое бывало. У нас вот кассу ограбили. Ой, ты ж не знаешь! Шума было! Кошмар! Я под прилавком пряталась. Тань!

Та кивала, качала головой, а когда выскочили на улицу, на минутку задержалась, задышала глубоко, нервно рассмеялась, но Томка уже засунула её в машину, развалюху–семерку, и повезла.

— Уф! Прям приключение! Аж мурашки по коже! — хихикнула Тома. — У меня твой отец сидит. Ты чё, Тань, вообще никому не звонишь? Ты с ума сошла? Какая–то чужая женщина мне всё сообщила замогильным голосом, и вот я тут.

— Мне в больнице этой телефон не давали. Я там, как в тюрьме, сидела! Томка, они сказали, что родится ребенок с отклонениями, да? Я не поняла… Я вообще перестала соображать… Что же теперь будет, а? — Таня закусила палец, зажмурилась.

— Ну это мы ещё посмотрим, что будет! Вот Миша твой точно с отклонениями. Отдохнешь, пойдем к Кировой, у нее руки всё чувствуют. Не реви! Ох, бедовая ты, Татьяна! Привыкла всё, что тебя опекают. На дворе рэкет и вообще черт–те что, а ты в облаках витаешь… И откуда у Михаила твоего деньги на эту чудо–клинику? Ладно. Всё потом. Сейчас домой и спать.

…Пётр Федорович стоял в Томкиной прихожей, худой, осунувшийся, с потрескавшимися губами.

— Таня… Ну как же так, Таня! Я волнуюсь, я же тебя люблю! — шептал он и гладил дочку по щекам, смотрел ей в глаза, хмурился.

— Прости… Я… Миша… — лепетала она, а потом совсем расстроилась, заныла, как в детстве, уткнувшись в отцовское плечо и вздрагивая.

—Так, на кухню все идем! — скомандовала Тома. — Нечего мне тут героический вечер портить своими переживаниями! Таня, а у тебя вообще ребенок! Он всё чувствует! Быстро, я сказала!

Пётр Федорович кивнул, повел дочку за собой и всё вытирал ей слезы, шептал что–то…

… — Ну а чего не к знахарке поехала, а? Забурилась бы в какую–нибудь деревню, травками лечилась! — возмущалась Кирова Антонина Валерьевна, врач женской консультации. Тома солидарно хмыкнула.

— Я в платном центре наблюдалась. Муж меня туда… — укладываясь на кушетку, мямлила Таня. Врач ей сразу не понравилась. Строгая, ругается, губы поджимает.

— Господи, Волкова! Муж… Меня… Да ты сама ещё младенец что ли? Так, ладно. Да замолчи ты, оправдывается она… Мешаешь только.

Кирова положила руки на Танин живот, погладила его, опять строго свела брови, будто прислушалась, но потом улыбнулась.

— Вставай осторожно. Да через бок, глупая! Гулять и улыбаться, поняла? Много гулять и много улыбаться. А ерунду из головы выкини. Чушь всё это, ну, про нарушения! — скомандовала вдруг Антонина, села что–то писать. — Да. С мужем надо что–то решать. Он всё равно тебя в покое не оставит. Тамара мне такого рассказала, что волосы дыбом.

— А как решать? — не поняла Таня.

— Ну в реку его, и дело с концом! — стукнула кулаком по столу Кирова, потом закатила глаза. — Волкова! Ты блаженная? Отношения свои с ним урегулируй, разведись. Или опять к нему под крыло?! Чтоб он тебя в Тибет утащил, и там будешь в джунглях рожать? Дело, конечно, хозяйское…

Таня замотала головой. Она не хотела в джунгли. Она вообще ничего не хотела, только спать и бананов. А в Тибете, интересно, есть бананы? Надо у Томы спросить потом. Тома всё знает…

… Михаил уперся, разводиться не хотел, требовал вернуть жену, присылал к ней милицию, грозился отобрать ребенка, когда тот родится. А потом Тома шепнула ему, что ребеночек–то с отклонениями, всё подтвердилось, мальчик с нарушениями страшными, и надо бы быстренько ему, Мише, всё решить, чтобы не тянуть его, этого инвалида, всю жизнь.

— И Таня сказала, что алименты с тебя брать не станет, если всё подпишешь, — заключила Тамара. — Она ж, Танька–то, с головой не дружит, родит, пусть сама и мучается, да?

Миша выпучил глаза, кивнул и всё подписал трясущимися руками. Мальчика ему было никак нельзя! Никак.

… — Мама! ну как же так?! — кричал он, стоя на кухне в родительской квартире. — Танька эта порченая оказалась! Я уж и врачей нашел, которые уверяли, что всё сделают, как я хочу, и выгадывал по календарю этому лунному… А же хочу девочку, ты знаешь!! Я буду её выращивать, воспитывать, я её всему научу, она станет меня уважать. А если не станет, я ей покажу, что значит почитать своего отца! Как вы меня учили. И ничего, и пусть больно было, и ей будет больно. Зато хорошей вырастет, как я, да, мама?

Мишина мать, Вера Сергеевна, стояла у окна, вытирала платочком слезы и кивала. С сумасшедшими лучше не спорить, от них просто нужно убежать подальше.

Вера Сергеевна давно знала, что Мишенька немного не в себе, что туман у него в голове какой–то. Вбил сынок себе в голову, что не должно у него родиться мальчика. Не должно, а иначе «от руки сына своего он погибнет», как Эдип. Миша ещё с детства мнил себя древнегреческим богом, воплотившимся теперь в теле человека. Иногда он говорил об этом с матерью. Отец ушел от них еще лет десять назад. Вера Сергеевна тащила всё на себе, успокаивала Мишеньку, водила к врачам. А когда появилась Таня, Михаил как будто прозрел, повзрослел что ли, стал рассуждать как нормальный человек. И Вера обрадовалась, что теперь Миша — не её проблема.

Её мальчик не сразу родился «таким», это случилось, когда Мише было девять лет. В тот вечер родители оставили Мишку одного дома, а сами ушли в театр. Случился пожар, Мишенька перепугался, надышался дымом. Потом рассказывал, что видел приходивших к нему греческих богов, что они разговаривали с ним… С тех пор мальчик стал странным, книгу с легендами держал всегда при себе, заучивал наизусть тексты. Учителям в школе показалось, что мальчик просто поумнел, вырос. И только Вера поняла, что Миша другой, прежнего она потеряла в том пожаре…

— Миша, ты не расстраивайся. Я найду тебе новую невесту, ты женишься, у вас родится доченька. Всё будет хорошо. Ну иди сюда, садись, поешь. Ну…

Миша вздохнул, сел ужинать, а Вера Сергеевна стояла рядом и гладила его по голове…

… Таня родила абсолютно здорового мальчишку, крупного, ушастенького.

— Илья Муромец! — восхищался Петр Фёдорович, встречая дочку в выписной. — Нет, Таня, ты погляди, как он забавно куксится! Давай сюда, я понесу. Тамара, дари врачам цветы, что ещё там у нас припасено… А я внука рассмотрю. Ну богатырь! На прадеда твоего похож, Таня! Молодец, дочка, ласточка ты моя. Похудела… Ничего, наладится всё! Ох, внучок у нас теперь, Нина! Слышишь, Ниночка, внучок! Доченька наша родила!

Пётр Фёдорович замолчал, отвернулся.

Плачет, поняла Татьяна. Да и она плакала весь вчерашний вечер.

— Чего ты? — спросила соседка.

— Страшно. Как я одна его воспитаю? — прошептала Татьяна.

— Сирота что ли?

— Нет! У меня папа есть и подруги…

— Тогда и бояться нечего. Не реви, а то молока не будет. Поняла?

Таня кивнула.

У неё есть папа, Тамара, тетя Тоня, ласточки за окном и вся жизнь. А сына она назвала Никитой, в честь прадеда.

Уже когда садились в машину, Таня как будто увидела за забором роддома Михаила. На его лице был написан такой ужас, как будто он увидел приведение. Потом мужчина шарахнулся в сторону, споткнулся о валяющуюся в листве метлу, выругался и убежал. Он ни разу не позвонил и не написал. Таня была этому рада…

Татьяна научилась быть самостоятельной и смелой, поставила сына на ноги, любила его за двоих, но не баловала, Тома не разрешала.

Замуж вот только Таня больше не вышла, было почему–то страшно…

***

…— Эй! Мужик! Вам плохо? Ребят, тут мужчина в сугробе! — Никита наклонился, потряс лежащего ничком на снегу человека за плечо.

— Да ну, Ник! Пойдем! Небось напился или бомж. Не связывайся. Опаздываем же! — крикнули ему друзья.

— Ну… Ну нет. Вы идите, а я в скорую позвоню. Холод собачий, замерзнет же он совсем!

Парень добежал до телефонной будки, набрал номер…

— Паспорт его не находил? — спросила его приехавшая на вызов бригада.

— Нет… Я не искал, — пожал Никита плечами.

Михаил Волков тем временем открыл глаза, попытался оттолкнуть помогающих ему людей.

— Ты кулаками–то не размахивай! Вон, парень тебя спас, а ты его бьешь! — укоризненно покачал головой фельдшер. — Давай, папаша, в машинку сядь поди, не надо тут лежать. Помрешь!

Михаил испуганно таращился на Никиту, в голове его путались мысли, быль и фантазии. И хотелось к маме, домой, на кухню. И чтобы опять было лето, и варенье в вазочке на длинной тонкой ножке. И чтобы мама читала ему ту большую книгу про древнегреческие легенды…

Миша перевалился через бортик каталки, вытянулся, замер. Ему казалось, что он сейчас отправится на небо, к богам.

— Иди, парень, дальше мы сами. Молодец, человека спас! — Фельдшер пожал Никите руку, потом прыгнул в салон скорой, и машина уехала…

…— Мам, а я сегодня дядьку какого–то в сугробе нашел, вызвал врачей, забрали его, — рассказывал Никита Тане.

— Это хорошо, что ты не прошел мимо, сынок. Я горжусь тобой! — улыбнулась Татьяна. — Алкоголик, наверное, или сумасшедший. Им тяжело в этом мире жить. Не могут они, — добавила она, вздохнула.

Недавно ей звонила Вера Сергеевна, совсем уже старенькая, измучавшаяся, сообщила, что Миша пропал… Хотя… Пропал он давным-давно, а она, Вера, не пыталась его спасти, не хотела «выносить сор из избы»…

Автор: Зюзинские истории