— Видишь, у него грудка красная, значит, это снегирь. Скажи: «сне-гирь».

— Се-гиль! — повторил Костя.

— Папа, я тозе хоцю! — потребовал Миша.

Я поднял и его, но снегирь в этот момент решил, что с него довольно, и улетел.

Таким образом мы прогуляли вместе три дня. Костя запомнил меня и радостно встречал, сам залазил на руки и обнимал за шею, проворно подставлял ножку, что я натянул на неё сапожек. Я всё время думал, глядя на детей, что всех нас скоро выпишут и мы с Мишей вернёмся домой, в то место, где у него есть мама и сестра, где его будут бесконечно ласкать и окружать заботой, где у него есть своя комната, свои игрушки, своей маленький оазис спокойствия и мира, где он нужен, любим и обожаем, а Костя вернётся в детский дом и ни одна нянечка не обрадуется его возвращению, не возьмёт на руки, не покружит, и он не получит ни любви, ни защиты, ни душевного тепла, ничего из того, что даёт пищу для духовного удовольствия, он получит только ограниченную законами заботу. Костю никто не ждёт, он никому конкретно не нужен, хотя он ничем не хуже Миши — ни внешностью, ни способностью соображать, он точно такой же ребёнок. А всем детям нужна любовь.

Я не мог отделаться от мыслей о Костике. Лежал вечерами в палате с сыном и думал о том, что Костик лежит в палате напротив совсем один, такой маленький, не умеющий себя обслужить, и словно что-то извне нашёптывало мне мысли, словно ангелы наталкивали меня на них: «спаси его, возьми к себе, усынови, подари ему дом и семью»…

На четвёртый день я сказал медсёстрам:

— Извините, но Костика я больше не могу брать с нами на прогулки. Поймите, нас и так в семье четверо, а сейчас такая жизнь, такие годы катятся, что не знаешь, что будет завтра. Боюсь, если продолжу с ним гулять, то выпишусь с двумя детками, а я не уверен, что потяну…

Нас выписали через два дня. Костика за это время я видел лишь мельком и если кто-то плакал в палате отказников, я был уверен, что это Костя плачет обо мне, зовёт меня. Следующие пять лет не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о Косте.

Миши не стало в семь лет — острый менингит. Не знаю как нам с женой удалось не рехнуться. Мне казалось, что это Божий промысел — что усынови я тогда Костю, ничего бы не случилось. Тогда я поддался своему эгоизму и расчётливости и обрёк мальчика на жизнь в детском доме. Я рванул за Костиком в тот детский дом недалеко от больницы и по дороге как никогда горячо молил Бога о помощи и прощении, но увы…. Костика уже давно усыновили добрые люди. Так я его больше никогда и не увидел.

Всё в жизни так промыслительно!.. Со дня нашей последней встречи прошло семнадцать лет, а я всё думаю о нём, и сердце болит о сыне, и Костик не прекращает мне сниться.»

Андрей отошёл от окна. Чай успел остыть, сделался тёплым. Андрей вынул одноразовый пакетик, выжал его и выпил залпом свой ромашковый чай. Затем он вернулся в постель и лёг рядом с женой. Сон к нему так и не пришёл.

Автор: Пойдём со мной