Баба Шура присела за шаткий стол, провела пальцем по стёртому цветочному узору на клеёнке, а сама всё поглядывала в окно — авось? Гордыня не позволяла ей первой идти на поклон к бабе Дусе. Да и что с ней могло случиться? Наверное, проспала, или дров не запасла, или куда вышла — не до печки сейчас. В десять часов из трубы наконец показался легкий дымок, и баба Шура облегченно вздохнула, принялась за дела. В одиннадцать раздался стук в дверь — почтальонша принесла пенсию и газеты.

— Вы в порядке? — поинтересовалась она. — Ну, слава Богу, хоть вы при делах. А вот баба Дуся ваша приболела, бедняжка.

— Что с ней?

— Лежит и охает. В доме холод собачий, пар изо рта идет. Сил встать нет, не то что за дровами идти.

— А то, что печь растоплена — ваших рук дело?

— Моих, больше некому. Дров наносила, воды принесла, супчик легкий сварила. Не знаю, выкарабкается ли… Слишком слаба. Вам бы зашли к ней завтра, проведать.

Баба Шура упрямо сморщила лицо.

— Мы с ней не общаемся с тех пор, как поругались в молодости, я ж говорила.

— Так мириться уже пора! Простить друг дружку! Неужто найдется такая вина, чтоб из-за неё всю жизнь дуться?

Баба Шура надулась, как индюк, и молчала.

На следующий день она раньше обычного принялась выглядывать в окно, высматривая дымок из трубы дальней соседки. До обеда ходила сама не своя — нет дыма! Решение навестить заклятого врага далось бабе Шуре с огромным трудом; пришлось будто тяжёлую, проржавевшую дверь выламывать в себе. Она налила в пол-литровую баночку щей, укутала пуховым платком, чтобы не остыли, и отправилась по глубокому снегу к своему старому недругу.

На ступеньках крыльца лежал нетронутый снег — сегодня сюда ещё никто не ступал. Она постучала в дверь, терзаясь противным, смешанным чувством. Вся эта затея казалась ей унизительной. Шестьдесят лет молчали, а тут она вроде как первая мириться пришла!

— Дуся! Это Шура. Откроешь? Дуся! Я повторять не стану, уйду сию минуту, слышишь?

За дверью с той стороны мяукнул кот и принялся точить когти — скреб-скреб по дереву, скреб-скреб. Мяукает жалобно.

— Дуся!!! — повторила, хмурясь, Шура.

Баба Шура услышала за дверью надсадный кашель, затем попытку что-то сказать — и снова кашель. Она считала, что дверь заперта, толкнула её с силой, а она оказалась открыта… Едва она вошла, как кот тут же начал виться восьмёркой вокруг её ног.

— Отстань, бестия!

Недалеко от побеленной печи стояла кровать. С кровати на бабу Шуру смотрели два воспалённых глаза в обрамлении растрёпанных седых волос. Она молча постояла над бабой Дусей, словно палач, раздумывающий, рубить голову виновному или даровать помилование. Баба Дуся давилась кашлем и выглядела до жалости плохо: глаза и щёки впали, кожа сморщенная, серая, словно чернослив… Баба Шура ещё не придумала, о чём с ней говорить, но спросила:

— Тебя знобит?

Баба Дуся кивнула:

— Ноги прямо одеревенели.

Накрыв подругу вторым одеялом, баба Шура принялась растапливать печь. Когда дрова весело затрещали, она сунула в печь чайник и вернулась к бабе Дусе с принесённой баночкой щей. Она помогла больной приподняться, подоткнув за спину подушки.

— В самый раз: и не горячий, и не холодный. Рот открывай, буду тебя кормить.

— Да я сама, Шура…

— Какая уж сама, рук поднять не можешь, одни кости да кожа! Открывай!

Баба Дуся подолгу жевала каждую ложку щей — зубов у ней почти не было. Потрескивали дрова, яростно мурлыкал рядом кот, тоже голодный. Баба Дуся с трудом осилила половину банки, а остатки баба Шура вылила коту.

Она не знала, что делать: уходить или нет? Вспомнила о чайнике. Баба Дуся попросила сделать ей малиновый чай.

— На столе есть открытая баночка…

Чтобы баба Дуся обожглась чаем, баба Шура разбавила его холодной водой. Сидела и смотрела, как бывшая подруга пьёт его — после еды появились силы держать кружку самой.

— Я, должно, скоро умру, Шура.

— Рано надумала! Живи пока!

— Нет, нет… Нутром чую — больше не встану. Дай-ка мне руку.

— Зачем?

— Ну дай, кусаться не буду.

Баба Шура протянула ей руку, и баба Дуся подслеповато приблизила её к самым глазам.

— Это левая? Ах, да, вижу. Хотела найти твой шрам. Помнишь?

— Ну да, хорошо меня тогда стеклом порезало.

— Нам было всего пятнадцать. Ты у речки упала неудачно… Кричишь, из раны хлещет! А я испугалась так сильно! Перевязала тебе руку подолом своего платья.

— Да, твоего единственного приличного платья. Помнишь, как мы домой шли в обнимку, все переплелись? У тебя трусы было видно, ха-ха! Ничего, приросло назад мясо.

— А помнишь, как ты от меня жениха недостойного прогоняла? Хи-хи… — с трудом хихикнула баба Дуся. — «Он лжец! Не гуляй с ним, Дусенька!» А что, права в результате оказалась. Гулящий был.

— Зато ты мне, Дуся, мужа золотого нашла…

— А как иначе? Для лучшей подруги — самое лучшее…

Они улыбались друг другу натянутыми улыбками, и слёзы текли по сетке морщин.

— Шура… Ты прости меня за то, что дочку твою… сгубила я. Танечку.

Баба Шура махнула руками: — будет тебе, чего старое ворошить!

— Нет, ты прости, сама-то я себе не прощу, не доглядела, погубила дитё, мне в аду за это…

— Случайность это была. Забудем, Дуся!

— На минуту отвлеклась, не доглядела… — продолжала повторять баба Дуся. Горошины слез стекали ей в уши.

— Там виновата была только пьяная медсестра, не ты. Да и она знать не могла, , что Танюшка подбежала к окнам. Выплеснула на неё гнойные бинты да окровавленную вату.

— Ох, как напугалось дите…

— Три ночи не спали мы, кричала она. А потом от испуга — диабет. Лечили несколько лет, бестолку…

— Восемь лет ей было, когда схоронили. Я помню. Прости меня, прости…

— Да я-то умом понимала, что нет здесь твоей вины, но сердце… Сколько наболтала тебе, прокляла… И злилась годами. Прости и ты меня.

Расчувствовавшиеся подруги обнялись. Немного еще поговорили, рассказали друг другу о внуках и детях. Потом баба Дуся стала дремать, а баба Шура то сидела рядом, то подбрасывала в печку дрова, приготовила подруге нехитрый ужин. Стемнело.

— Ты, Шура, лучше иди домой, не дай Бог заразишься. Я сама как-нибудь управлюсь, не беспокойся. Мне получше уже.

— Я с самого утра снова зайду, проверю тебя. Доброй ночи, Дусенька.

— Спокойной ночи, Шурочек.

Оставшись по одиночке, обе старушки долго вспоминали свою былую крепкую дружбу. Ну до чего же они дружили! С пелёнок, с вот такого вот… ну когда под столом пешком. И вспоминалось только хорошее, да ведь не было и плохого-то! Сколько раз они доказывали свою верность и честность друг другу! Но один страшный случай оборвал резко их общение, когда обе были в возрасте двадцати пяти лет.

Утром баба Шура быстро собралась и побежала навестить старую верную подругу, но обнаружилось, что навещать уже было некого — баба Дуся, обретя прощение, ушла в иной мир со спокойным сердцем.

Автор: Пойдём со мной