От этих его слов стало ещё страшнее. И захотелось написать, а лучше всего позвонить Володе. Но Ира не знала, с чего начать разговор, и вместо этого занялась уборкой: было видно, что отчим эти дни ходил по дому обутый, ничего не мыл и не убирал, а мама была невозможной чистюлей, и если она сейчас вернётся, ей такое точно не понравится.

Ира замочила посуду в тазике (горячей воды не было, пришлось греть в чайнике, как делала это всегда в детстве), собрала со стола огрызки хлеба и шкурки от сала, помыла пол, после чего взялась за посуду. В холодильнике нашла яйца и засохшую колбасу, пожарила яичницу, оставив половину отчиму. Больше делать было нечего, и Ира принялась бродить по дому.

Она заглядывала в шкафы, за диван, отодвинула кровать и даже пошарила в нише, пытаясь отыскать какие-нибудь улики: страшно ночевать в доче с человеком, которого подозреваешь в исчезновении собственной матери. Когда ехала сюда, Ира об этом не думала, а надо было. Но ничего такого она не нашла: повсюду были мамины вещи, от которых свербило в горле и щипало глаза. Ира решилась и взяла в руки фотоальбом, хотя отказывалась его смотреть многие годы. Первая половина была заполнена её фотокарточками, потом появилась и Катя. Папа любил фотографировать, и сам печатал фотографии, устроив фотолабораторию в мастерской. Папа брал Иру с собой, и она просто обожала сидеть с ним и ждать, когда на прямоугольных карточках проявится изображение.

Сейчас от фотографий ей было тепло, словно рядом был папа и обнимал её, показывая получившиеся снимки. Альбом заканчивался на том лете, когда не стало Кати: больше отец не фотографировал.

Отчим вернулся затемно, когда Ира уже начала всерьёз волноваться. Что делать, если он и правда не придёт? Вдруг тут орудует преступник, откуда ей знать? Ира несколько раз подходила к окну и вглядывалась в темноту. Когда мелькнул его фонарь, она выдохнула с облегчением: лучше бояться его, чем того, что он не вернётся.

Яичницу отчим съел молча и даже не поблагодарил. Иру это обидело, но она не подала виду: предложила чай, вынула из сумки начатую пачку печенья. Отчим достал из шкафа турку и сварил крепкий кофе.

– Не уснём же, – сказала Ира.

– Я три дня не сплю.

Подкинув в печь дров, он сёл у печки, словно действительно не собирался ложиться.

– Как вы думаете, она… вернётся?

Ире хотелось задать другой вопрос, но язык не поворачивался.

– Вернётся, – произнёс он. – Она мне обещала.

– Что? – не поняла Ира.

– Что не оставит меня. Ты поди слышала про мою первую жену.

– Нет, – соврала Ира.

– Она пропала. Так и не нашли.

– Правда?

Он не ответил. Ира поняла, как глупо было задавать такой вопрос.

– И если хочешь знать – нет, я тут ни при чём. Я ничего не сделала ни с ней, ни с твоей мамой. Я их любил.

Это «любил» испугало Иру. Он ведь сказал, что мама вернётся, разве не так?

– А ты могла бы чаще приезжать, – вдруг проговорил он. – Мать скучает, внуков всё ждёт. Не тянула бы ты с этим.

Ира хотела сказать, что это не его дело. Но с удивлением поняла: нет, его. Если он и правда любит маму, то это и его дело тоже.

– Ладно. Или поспи. Утром, если хочешь, пойдём со мной в лес.

Спала Ира плохо. Всё время снилась то мама, то сестра, а под утро приснилась девочка, похожая на Володю. Ира сразу поняла, что это за девочка, и сердце во сне сжалось от боли.

Мама вышла из леса утром. Нашла её почтальонша Маня, которая накануне поленилась разнести письма в дальний край деревни и решила сбегать утром, через мостик. Мама практически упала ей в объятья и потеряла сознание. Маня прибежала к ним в дом, голося, словно приведение увидела. Отчим нёс маму до дома на руках, Ира вызывала фельдшера.

Когда мама пришла в себя и увидела Иру, она заплакала. Взяла её за руку и сказала:

– Прости…

Ира не понимала, за что она просит прощение. Но тоже плакала.

Позже мама рассказала, что вечером сжигала ботву на огороде, когда увидела Катю. Она была как настоящая, в тонком белом платье, в котором утонула. Смотрела на маму и махала ей рукой.

– Вы не поверите, но первой моей мыслью было, что замёрзнет ведь, – призналась мама. – Только потом я подумала, что этого не может быть, что это не Катя. Но всё равно пошла за ней.

В лесу мама быстро потеряла из виду мелькавшее впереди белое платье, повернула назад, но в сумерках, видимо, пошла не в тут сторону и заблудилась.

– Было очень холодно. Я понимала, что нужно сидеть на одном месте, что меня найдут, Женя меня не бросит, но я просто не могла не двигаться. Пошла, как мне показалось, за лай собак, но ещё больше заблудилась. Только утром это поняла.

Никто не догадался спросить, как она вышла, как нашла дорогу назад. Да и какая разница: главное, вернулась, главное, жива. Через пару часов у мамы началась лихорадка, она страшно кашляла, жар от её тела Ира чувствовала, как только подходила к кровати. Отчим растирал маме спину и грудь мазью, Ира делала горячий чай с малиной и не отходила ни на шаг. Фельдшер поставила укол, и мама то ли от него, то ли от температуры нырнула в полусон, в полузабытье. Иногда бормотала что-то, Ира прислушивалась к маминым словам, но разобрать не могла. Вечером отчим предложил сменить её, но Ира упрямо покачала головой: она не уйдёт от мамы, пока не убедиться, что с ней всё в порядке.

Всю ночь она сидела рядом: измеряла температуру, прикладывала прохладный компресс к горячему лбу. А под утро всё же задремала. Проснулась словно оттого, что услышала своё имя. Открыла глаза и столкнулась с маминым взглядом.

– Меня твоя дочка спасла, – вдруг произнесла мама. – Вот бы подержать её на руках.

Ира похолодела. Дочка?

– У меня больше не было сил идти. И тут я увидела её – хорошенькая такая, маленькая. Это была не Катя. Ты помнишь, какая она худенькая была. А дочка у тебя крепенькая, чернявая. Как твой Володя.

Ира сглотнула, но горькая слюна никак не помогала избавиться от колкого кома в горле.

– Она взяла меня за руку и вывела.

Это был бред, уверяла себя Ира, мама просто устала, вот ей и мерещилось всякое. Или сейчас привиделось в лихорадке. Она прикоснулась к маминому лбу. Лоб был тёплый, но не горячий.

– Иди поспи, дочка.

Ира не могла отвести взгляда от её глаз. В маминых глазах, потухших после Кати, снова горели огоньки.

– Ладно. Посплю. И ты тоже.

Ира пристроилась рядом с мамой и сразу уснула.

Утром, как только проснулась, Ира взяла в руки телефон и быстро написала: «Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить. Смогу ли я сама себя простить. Но я готова всё тебе объяснить. И готова попробовать по-настоящему: со свадьбой, домом, собакой и детьми. Нашими с тобой детьми…».

Автор: Здравствуй, грусть!