А слух о таком странном деле разлетелся по округе. И пожаловал в деревню журналист из областной газеты. Вот ему-то и поведали деревенские все подробности этот громкого дела с деталями и пикантными подробностями.

Особенно старалась баба Клава – всё, что нафантазировала себе, изложила. Может не совсем литературно, но откровенно. То ли журналистам говорить, а то ли полицейским под подпись – вещи разные.

И стали Николай и Катерина в пылких пересказах местного люда и экспансивных дополнениях журналиста кем-то вроде Бонни и Клайд – умными, хитрыми, изворотливыми и продуманными любовниками-бандитами. Журналист обошел некоторые точности, но, не называя имен, завуалированно описал чуть было не совершенное преступление по всем законам детективного жанра, выражая свое негодование бездействию полиции и властей.

Борис в сердцах смял газету и бросил ее в урну. Потом остыл, достал, расправил и аккуратно выписал имя журналиста и данные издательства.

Ну, держись – Колтунов Владимир!

Сегодня Борис вызвал из СИЗО обвиняемую Катерину Ивановну Миронову. В кабинет неслышно вошло совсем юное создание.

Черты девушки были столь правильными, что их не могла испортить даже некая усталость и помятость вида. Прямой с небольшой горбинкой нос, темно-карие глаза, длинные ресницы, белая кожа. Она была маленького роста, худощавая, с молодой ещё слабо развитой грудью, слегка выделяющейся под свободной футболкой.

Тяжёлая грусть навалилась на плечи Бориса. Стало даже жаль ее – такую заблудшую.

Она тихо приземлилась на стул – сложила ладошки меж коленей. После положенных процедур, после оглашения сухих правил допроса, Борис спросил:

– Жалобы есть у Вас? Может что-то нужно?

– Нет, – мотала головой.

– Посетители у Вас были? Одежду там или ещё чего передали Вам?

– Нет, – опять опустив голову.

– Я постараюсь помочь. Напишете потом, что Вам нужно. Мы пока без адвоката, ждём или начинаем?

– Чего? – подняла глаза.

– Ну, вопросы я могу Вам задавать?

Кивнула.

– Тогда сразу: просили ли Вы Николая Рамазанова убить Вашу мать Надежду Миронову?

– Просила, – кивнула опять.

– Вы понимаете, что это нужно будет повторить при адвокате, занести в протокол?

– Да, понимаю.

– Хорошо. Катя, – он специально назвал ее по имени, чтобы вывести на откровенность и понять, – Катя, расскажите точно, когда и где Вы говорили с ним об этом первый раз.

Она наморщила лоб, видно было, что вспоминает.

– Я не помню. Давно. Наверное ещё зимой.

– Как зимой? Так давно?

– Угу, я уж давно ее ненавижу, ещё с детства.

– С детства? – Борис озадачился, – Хорошо. Раз договаривались давно, почему только сейчас решили осуществить?

– Не знаю. Накипело, наверное. Устала я.

– Почему не жили в доме матери?

Тут она подняла голову, вздохнула и впервые заговорила не как нашкодивший ребенок, а уверенно, с обидой.

– Так это ее дом. А я там – никто. Всегда так было, всю жизнь. Я маленькая приходила к ней, а она кривилась при виде меня, как будто лимон съела. Противна я ей была. И сейчас противна. Только на порог – понеслось…жить невозможно.

– Что-то не так делали? – это уже было любопытство, а не для протокола.

– Всё. Я родилась не так. Мешала всю жизнь. Это я во всех ее бедах виновата, – она посмотрела Борису в глаза, – Но жить-то мне надо где-то или под забором жить? Я ведь немного прошу. Пусть всё ее остается, только жить-то мне дай!

И взгляд этот был такой говорящий. Сумела ли его чуткая душа прочитать этот взгляд или его обмануло воображение? Но ему вдруг начало казаться, что ей нужна лишь зацепка за кого-то или за что-то – за свой угол, за человека, за надежду, что будущее у нее есть.

– Вы не работаете?

– Нет. Только…

– Что?

– Я на дачах убираюсь, на огородах помогаю. Там платят, – она смотрела в окно.

– Ясно. Значит официальных доходов у Вас нет?

– Нет. Я устроилась в городе на завод, но его закрыли. Да и …в общем, не хватало там заработка на съем жилья. Долги … Вот и вернулась.

Борис уже знал, что Катерина не доучилась в училище, бросила, и да – немного поработала на механическом заводе. И их цех, действительно, закрыли. Эту информацию он уже проверил. Кстати, отзывы о ней и в училище, и на производстве не плохие.

– А почему училище бросила?

– А на что мне учиться? Бабуля-то умерла.

– А мать совсем не поддерживала?

Катерина отвернулась, молчала, кусала губы.

В общем, картина ясна: девчонка уехала, выписалась, дом бабушки, которая вырастила ее, по наследству достался ее матери Надежде, а мать ее видеть не хочет.

Ну, не убивать же за это!

Только уж больно затянулся ее план – с зимы. Обычно такие планы не такие долгоиграющие.

Пришел адвокат, повторили вопросы. Катерина смотрела на часы. Стрелка, застывшая перед своим ежеминутным жестом дергалась, и от этого тугого толчка хлопала глазами и Катя. Взгляд ее застыл, на вопросы отвечала спокойно. Адвокат пожимал плечами. Что тут скажешь? Она мечтала убить мать. Говорила об этом открыто.

Вот только никакого ножа, приготовленного к убийству, видимо, не было. Ножей полно, какая проблема – взять можно любой. А Кольке она просто так говорила, что все у нее готово, чтоб имел в виду, знал, что все у нее серьезно. А то ведь разговоры их затянулись.

Она покупала ему водку и в красках расписывала продуманное убийство. Николай говорил, что при этом ходила она взад-вперёд, грозила своими маленькими кулачками в сторону дома матери и повторяла.

– Убью! Убью! Она у меня получит! Гадина! ..., – от озлобленности и усталости употребляла и более жёсткие выражения. Их тоже подробно повторил Николай.

Они сидели у него в бане, он поддакивал, тянул водку и пьяно расписывал ей, как ловко он всё это проделает.

***

Борис складывал в папку протоколы с каким-то остервенением. И чего ему в этом деле не нравится? Все же верно идёт. Сознаются оба, ничего не скрывают.

Он ехал домой и всё думал и думал о девушке. Несчастная какая, Господи!

Сколько учили их не жалеть преступников, а он именно этим и занимается. Глупо! Очень глупо! Безжалостная эта Катерина. Такие мысли могут быть только у черствых сердцем и бездушных людей.

А потом он вспоминал ее взгляд – взгляд несчастного человека, немного наивного и очень страдающего. А может… Может это вовсе и не подготовка к убийству, не заговор? Тогда что?

Такое общение их обоих удовлетворяло. Катерина выливала свою злость на мать, планируя месть, а Николай получал желаемое – водку и пьяный «героизм» с благодарным слушателем. Он же сам говорил, что убивать никого не собирался. Ну, это он…а она… Она мечтала об этом.

И вот тут Борис поймал это слово – «мечтала».

Да… именно мечтала, фантазировала, строила планы в голове. И делать ей это очень нравилось. Но как часто наши мечты далеки от реальности, так и тут – ничего реального предпринято не было. Абсолютно ведь ничего, кроме нескольких бутылок купленной «киллеру» водки.

И Борис вспоминал себя. Да, его тоже растила бабушка. И мать не особо принимала участие в его жизни. Но ведь никогда не хотелось ему мать убить, даже обидеть не хотелось. Он даже на расстоянии любил ее очень, просто потому что она – мама.

А потом он вспоминал встречу с Надеждой, ее ненависть. Да… далеко у них зашло. Это как же надо ненавидеть друг друга, чтоб довести до такого!

И на следующий день к вечеру опять Борис направился в Ивановское. Ничего для следствия он там не найдет, он просто искал ответы на свои вопросы.

И очень ему повезло. На скамье у соседнего Мироновым дома сидела старушка – казалось, Божий одуванчик. Он присел рядом.

– К Надьке? Ааа, паскудина! – такие слова не вязались с внешним обликом бабули.

– Это почему?

– Дочку свою до тюрьмы довела. Да-а… Гадина!

– Довела? Как это?

– Да с малых. Сколько она у нас торчала… Прибежит к матери, стоит под дверьми, а та прям перед ее глазами шторы задерет и не открывает ребенку. Мужик там у нее. Ржут, музыку врубят … Сволочи, – бабушка достала мятый платок, утерла слезы, – А однажды я на огороде была, зову ее, а она – нет, мамку видеть хочет, ждёт. Ну, я и ушла. А потом из окна смотрю, а хахаль ее пьяный вышел, наклонился, говорит чего-то. Я уж…смотрю, знамо. А он как схватит ее за плечики вот так, как тряхнёт! Схватил веник и как пошел лупить! Она кричит, бьётся, а он не отпускает – по лицу, по голове…Ох, – бабуля от воспоминаний даже задохнулась.

Потом высморкалась и продолжила.

– А она, паскуда, ведь слышит. Хохочет там в доме. Кричит чего-то в окно ему, мол, давай-давай, надоела.

– А дальше?

– А дальше я приковыляла. Нога у меня больная уж была. Увидел, толкнул её, она ко мне прибежала, а лицо… ведь всё в ссадинах. Ну, домой я забрала, бабке Нине ее всё, что видела потом рассказала.

– А бабка?

– А бабка… А чего она супротив их сделает. Катю поругала – говорит, не ходи туда. А уж говорила ль с Надеждой – не знаю я. Ох, сколько всего было. Как-то в школе Катерину поругали, так Надежда сама к Нине пришла, там Катерину била, и Нину толкнула, она потом болела долго, головой ударилась.

– Господи! И все молчали? Это же истязание ребенка!

– Да-а… Может и истязание. А может…

– Что?

– Воспитание. Нынче уж прямо – под зад не дай, вот и растут обормоты. Надька-то ведь не всегда такая была. Порой и забирала ее, баловала, ну, и к труду приучала, да, кричала на всю деревню. Нинка-то, бабка ее, все на себя взвалила. Вот и избаловала девчонку.

– И всё-таки Вы обвиняете Надежду. Говорите, что она в тюрьму дочь загнала. Так?

– А ты кто будешь -то, милок? Уж не мент ли? – вдруг опомнилась старушка.

– Следователь.

– Ааа, следователь, – она заерзала на скамье, задумалась, – Ну, раз следователь, вот и следуй дорогой своей. Только никакая Катька не убийца, так и знай. Дураки только так считают – вот что я тебе скажу.

Он поблагодарил и направился в дом Мироновых. Там уже горел свет, значит хозяйка дома.

Ему показалось, что визиту его она даже обрадовалась. Опять смотрела ему за спину. Неужели опять надеялась увидеть дочь?

– Здравствуйте, Надежда Петровна. Есть вопросы. Разрешите?

Она как челнок металась от печки к столу, накрывала чай. Он задавал банальные вопросы, отвечала она односложно, сухо, как будто думала о чем-то своем.

– А чего теперь? Засудят да? А если я скажу, что не было ничего, отпустят ее?

– А Вы хотели бы, чтоб отпустили? – он пил чай из белой чашки в крупный красный горох.

– Хотела бы. А можно?

– Не боитесь, что выполнит она то, о чем мечтала?

– Не боюсь. Ну.. Выполнит, тогда и сажайте. Мне уж будет всё равно.

– А сейчас? Вы же… Вы сами прошлый раз говорили, что ненавидите ее, что жизнь она Вашу испортила. Да и не изменит это ничего. Дело возбуждено и обратного …

И тут Надежда завыла. Она наклонилась, упала головой себе на колени. Она выла и раскачивалась на табурете из стороны в сторону.

Борис растерялся, но быстро взял себя в руки. Нет, не надо ее успокаивать – пусть повоет. И он был прав. Она проревелась, а потом начала рассказывать. Винила себя, каялась, жалела, что осталась совсем одна – без дочери. Да и в деревне народ на нее косится. Все считают, что жадная, что дочь из дома выгнала. А она … Она же так воспитать ее хотела, ведь не думала, что та на нее … и с ножом.

– Ненавидим мы друг друга, а ведь подумать-то – что я для нее сделала? О-ох! Убить меня мало!

– А Вы не хотите ее навестить?

– Так разе пустят? – заморгала заплаканными красными глазами, потом махнула рукой, – Ой, да она меня и видеть не захочет, пошлет подальше.

Борис мог поспорить, что захочет. Они обе…обе были одиноки, обе друг другу что-то доказывали. Обе хотели победить в этой войне. И когда Катерина поняла, что проигрывает, она задумала преступление. Он хотел бы это всё сказать, но сказал другое:

– Дело Ваше. Но если что – вот мой телефон. Встречу Вашу организую при желании. Думаю, ей одежда нужна, белье, носки, фрукты можно.

– Одежда? А завтра? Завтра можно? – глаза ее загорелись.

– Конечно. Только в определенное время.

Они договорились о свидании на завтра. Борис уехал удовлетворённый.

Сегодня уснул моментально. Вот сегодня он был уверен, что действует правильно.

***

А на утро отправился в редакцию. Можно было написать жалобу, заставить разместить опровержение, но в этой ситуации очень хотелось посмотреть журналисту в глаза. Колтунова на месте не оказалось, но ему дали номер его телефона. Он позвонил, договорились встретиться в кафе в обеденное время.

Погода была замечательная, Борис сел за столик на улице. Журналист опаздывал, а потом прилетел и с ходу начал оправдываться. Он говорил, что с них требуют сенсации, что все преувеличения всего лишь литературные приемы, что он готов извиниться и покаяться.

В общем – бла-бла-бла…

Борис смотрел на него устало, и понимал, что слова его заготовленные мало что изменят. Человек насквозь пропитался жаждой сенсаций и желанием блистать в литературных приемах. Яркая статья – жирная галочка.

Вот если б он работал также, то обязательно обвинил бы Катерину по полной – получил бы свою жирную галочку.

Он встал, засобирался.

– Так а зачем Вы меня звали-то? Так ничего и не сказали, – удивился Колтунов.

– Скажу. Может вы и хороший журналист, вот только писатель плохой. И хорошим вряд ли станете.

– Ну, это уж не Вам судить, – положил тот ногу на ногу, развалился в кресле.

– Не мне… жизнь рассудит, – кивнул Борис и удалился.

А после обеда пригласил Катерину.

– Как прошла Ваша встреча с мамой?

Катерина сидела перед ним уже в другой одежде – зелёная футболка, черный спортивный костюм. Зашла в капюшоне. Она улыбнулась застенчиво, сняла капюшон. Казалось, ей хотелось бы, но неловко что-то от него скрывать. Это был первый человек, который внимательно к ней отнёсся и, кажется, вполне понимал. Это же он организовал встречу с матерью.

– Хорошо прошла. Мама плакала. И я…

– А это точно хорошо?

Катя кивнула.

– Кать, скажите честно. Вот не сейчас, а тогда, Вы осуществили бы задуманное? Смогли бы? Или это были просто Ваши фантазии?

– Я не знаю. Я очень хотела…

– Но ведь хотеть и осуществить – вещи разные. Смогли бы? Вот представьте, мы выпускаем Рамазанова, он идёт и осуществляет…

Она вскинула голову, меж бровей – складка, в глазах – испуг.

– Зачем? Мы же помирились. Уже не надо.

Что и требовалось доказать. Да-а, иногда близких людей хочется убить. Бывает, что и очень хочется. Но ведь это не покушение на убийство – это просто мысли.

И Борис засуетился. Подготовка, покушение на убийство – страшная статья. Десятку влепят запросто. А есть – угроза убийством. Тут другой расклад. Борис звонил адвокату, а через час уже летел на встречу с ним. Нужно было, чтоб тот приложил все усилия и добился переквалификации статьи.

– Вы это делаете из жалости, Борис? Зачем Вам эти хлопоты?

– Не знаю. Просто… Просто понимаю, что ерунда это. Девчонка была доведена до отчаяния, психика с детства подорвана той же матерью… Она просто мечтала.

– Но, понимаете, есть же сговор. Это отягощает.

– Разговоры… Не сговор, а пустые разговоры. Это разные вещи. Ей просто не с кем было поделиться, вот и нашла она свободные уши.

– Я попробую, но ничего не обещаю. Надеюсь, мать на нашей стороне?

– Да. Это я беру на себя. Научите, что говорить надо. А мы уж не подведем.

Надежда замкнулась, ушла в себя, с деревенскими не разговаривала. Но регулярно ездила в СИЗО к дочери.

– А я вот думаю, Кать, может и хорошо, что случилось это. А? Столько ненависти во мне накопилось – жуть. Я только сейчас и поняла, что из-за меня у тебя вся жизнь кувырком. Я ведь думала, что наоборот. Давай вместе попробуем жить. Я слово тебе даю – стараться буду. Только…только чего там суд-то… Ох, волнуюсь я. Ночами не сплю.

– А мне теперь все равно, знаешь, мам. Главное – ты жди меня. Тогда я тут всё выдержу. Борис Дмитрич тоже сказал, что это самое главное.

– Да-а, повезло-о нам с ним.

– Повезло, – кивнула Катя и опустила голову.

И мать почувствовала – влюблена. Жаль ее, где уж… Он – следователь, а она теперь зечкой станет.

Суд состоялся в октябре. Статья – угроза убийством! Катерине Мироновой присудили год принудительных работ. Николаю Рамазанову – полгода. И это была своего рода победа.

Глаза Катерины уже светились. Она, по-прежнему, стеснялась, но на последней с Борисом встрече попросила его адрес, чтоб писать. И Борис черкнул и адрес, и телефон. А почему бы и нет? Может пора налаживать свое личное счастье?

– Рискуешь! – шутил участковый из Ивановского, когда сказал он ему об этом.

– Ну, а кто нынче не рискует?

– Ага… Главное – потом не ссориться, иначе понятно, чем может закончится такая ссора, – смеялся тот.

Борис организовал последнюю встречу матери и дочери в СИЗО.

– Я, наверное, потом в бабкин дом пойду, Кать. А ты живи тут, в нашем. Тебе ещё семью создавать, детей… У меня не вышло, так может у тебя чего получится.

– Зачем, мам? Давай вместе.

– Ругаться начнем опять. Не получится у нас, – махала мокрым платком Надежда. В последнее время она много плакала.

– А я мечтала, мам. Мечтала, чтоб вместе. Мне сны такие в детстве снились, что ты рядом. Просыпалась, обнимаю, а пусто. А бабка все понять не могла, чего я по утрам плачу.

– А сейчас снятся?

– Не-а… Сейчас снится, что я тебя убить хочу, – улыбалась сквозь слезы Катя, – Гонюсь за тобой, а ты смеёшься и убегаешь. Не убегай от меня больше, мам. Я ведь никогда бы тебя не убила…

***

🙏🙏🙏

Материнские объятия длятся еще долго даже после того, как она отпускает их …

Автор: Рассеянный хореограф