Матвеевна топила печь, готовила еду, детей подстригла, зашила все вещи, а где и поставила латки. Конечно, дети всегда были на подхвате, но это и было ценно, что, помогая друг другу, они в первую очередь помогали себе.

…К Петровне приехала племянница Ася, отец которой  погиб на фронте, а мама подорвалась на мине на поле на ее глазах. Ася не могла жить одна в своем доме, ее повсюду преследовал образ мамы: то молодая, красивая и веселая, то  тут же перед глазами мелькало разорванное на куски тело.

Она просто сходила с ума, не ела, не спала, постоянно плакала, уходила из дома, куда глаза глядят.

Видя ее в таком состоянии, Петровна забрала девушку к себе. Постепенно Ася стала приходить в себя. Тетя ее как могла убеждала:

— Ты молодая, красивая, ладная, не гонористая, свое горе должна любовью убивать. И хотя сейчас  на одного пол мужика пять красавиц приходится, все равно присмотрись к Ивану, его можно полюбить, себя не уговаривая.

Ася не хотела думать ни о каком Иване, она свою боль заглушала тяжёлой работой, пошла работать телятницей.

В один день Иван с бригадой накрывал крышу на телятнике и обратил внимание на незнакомку. Он первый окликнул девушку, но Ася на приветствие  не отреагировала, в ее глазах он заметил отрешённость: вроде смотрит на него, а не видит, вроде слышит, но отвечать не хочет.

Узнав про Асю, откуда и почему она здесь, Иван проникся к ней жалостью, состраданием. Каждый день он с ней общался и понял, что его к ней тянет, что порой им овладевает желание ее прижать к себе, обнять, выслушать ее, и самому поделиться своими душевными колебаниями.

Ася тоже с каждым днём становилась разговорчивее и веселее. Каждый наедине мечтал о встрече.

Иван думал об Ирине, но ее образ заслоняла Ася и манила к себе. Иван сам себе говорил:

— Надо жить, любить, поднимать детей, достраивать свой дом, жить светлыми воспоминаниями об Ирине.

До бабушки быстро дошли слухи про Ивана с Асей. Сначала она заплакала, а потом рассудила: «Что же ему одному, молодому парню, век коротать, и так  просвета не видит, нас взвалил на свои плечи, ему тоже надо  жизнь устраивать, хозяйку приводить в дом. Я не понимаю, что ли?»

Иван часто сравнивал Ирину с Асей и отмечал сходство — обе были красивые, добрые, но если Ира была недотрогой, то Ася словно ребенок ластилась к Ивану, могла просто обнять и поцеловать в плечо, прижаться и заплакать, при этом всегда шептала:

— Спасибо тебе! Какая я счастливая с тобой!

Она могла просто теребить его шевелюру, а потом целовать волосы. При этом она не позволяла вольностей Ивану, а наслаждалась своей возможностью его всего обласкать, расцеловать.

Получая столько ласки от Аси, Иван сам полностью погрузился в любовный омут. Вскоре он своей любимой предложил руку и сердце.

Ася завела разговор насчёт детей — как быть, жить одной семьёй, или пусть они останутся с бабушкой, а они будут за ними присматривать?

Иван заволновался, сомкнул брови, отчётливые складки морщин обозначили лоб, нахмурился:

— Как это присматривать? Это что, телята какие? Присматривать! Они должны быть всегда уверенными, что я рядом, что они мне нужны, что я их люблю и забочусь. Их оставить — значит предать, в душу плюнуть.

Был теплый вечер, яркие звёзды, словно цветы на лугу, усыпали все небо, лягушки весело беседовали в пруду, влажный воздух был насыщен запахом разнотравья. Иван посмотрел вдаль, потом на небо, в сад и тихо сказал:

— Вот оно счастье, тишина сладкая, ветерок ласкает, воздух пропитан запахом трав, а не гарью, кровью. Живи и радуйся, а разве дети чужие? Они же наши, они же свои, как их оставить? Места всем хватит, разве можно по-другому поступать? Человек может быть счастлив тогда, когда совесть чиста, когда живёшь и понимаешь, что ты кому-то  нужен, что ты собой восполняешь их потерю, что детки не чувствуют себя сиротами. Нашей любви дети не помеха.

Ася с ним соглашалась, обнимала и тихим голосом говорила:

— Спасибо тебе, я рада, что ты именно такой.

Иван часто себя спрашивал, любит ли он Асю, и сам себе отвечал: «Да, люблю, она нужна мне, я с ней себя чувствую счастливым, уверенным,сильным».

Председатель совхоза, фронтовик, смотрел на Ивана с улыбкой на губах:

— Ну что, папаша, хатка-то мала для твоего семейства. Туда, сюда и свои детки пойдут. Вот я решил кое с кем: давай мы тебе поможем твой дом достроить, усадьба-то твоя знатная, земля плодороднее, ты только Матвеевну не обижай. Совсем не старая, но колесом ходит, как будто хомут на шею повесила. Хорошая она, очень добрая, партизан кормила, рисковала жизнью, когда прятала раненого  у себя на чердаке. Куда ей одной жить, если не может шаль на горбину набросить, ведра воды себе принести, а уж с детьми она душой и телом воскреснет.

Старший делился с дядей Иваном:

— Вот мы живём  с вами, и мне спокойно. Когда одни мы жили, я всегда боялся, что вдруг кто-то из нас заболеет, вдруг жрать нам нечего будет. Я, бывало, на каждый стук выбегал, думал, что батя вернулся, и этот чертов обман слезу прошибал, а теперь я за малышню спокоен, потому что ты — это как будто батя вернулся.

Иван смотрел на парнишку и хотел одного — обнять его сильно, сильно, и чтобы он понял без слов, что никогда он их не бросит. Обнимая парня, он слышал глухие всхлипы рыдающей души, и сам плакал.

Бабуля хлопотала по дому, рядом с ней была Даша, что-то  спрашивала, донимая своими вопросами:

— Бабуль, но ты стань прямо, что ты как коромысло, смотри на меня — вот так надо!

— Понимаешь, внученька, никак горе не могу с плеч скинуть, вот вернётся Ирина, и мы вдвоем горе и сбросим, а пока я одна не одолеваю. Горе сильнее меня.

— Так давай я его сброшу, — и девчонка обнимала за шею бабушку, сначала целовала, а потом плечи толкала  назад, надеялась, что таким образом бабушка освободится от груза.

Сережа, видя напрасные старания сестры, говорил:

— Дуреха, не толкай бабушку, у нее и так спина больная, и больная она от непосильной работы. Вот мы помогать будем, и спина воскреснет.

Дашка погладила по бабушкиной спине, и Матвеевне казалось, что боль уходит.

Однажды ночью, когда все  спали, раздался стук в дверь. На пороге дома стояла девушка, обнимая двух детей.

Матвеевна сначала замерла, словно не верила своим глазам, а потом запричитала. Иван тоже опешил, онемел. И хотябыл очень рад тому, что Ирина жива, но чувствуя себя предателем, не мог выразить всю полноту радости.

Он смотрел на Ирину и  понимал, что такого чувства как раньше — нет. Точно так же он был бы рад, если бы вернулась хозяйка этого дома — Варя.

В двух словах девушка пояснила, кто ей сказал, где сейчас бабушка, что только в третьих рядах попала под мобилизацию, что дошла до Берлина и ещё долго работала в госпитале, а подруга ее погибла. Ирина обещала ее детей в случае гибели не бросать, и вот, пока нашла детей, прошло столько времени.

Письма писала, но, видимо, не доходили, да и вообще ее просили еще поработать в госпитале, ведь ее руки были по-прежнему необходимы.

— Я очень переживала за тебя, —

она взглянула на Матвеевну, — ведь неизвестность о моей судьбе хуже всего.

При этом Ирина не сказала ничего об Иване. Две девчушки смотрели с любопытством по сторонам, а потом заплакали. Иван обнял их и начал успокаивать:

— Ну вот, и закончились ваши мытарства — здесь вас никто не обидит, в этом доме все друг друга понимают, любят, помогают.

Иван долго что-то им говорил, объяснял, они прижались к нему, согрелись и засопели, заснули. Да и понятно: на дворе была ночь.

Ирина смотрела на Ивана и понимала, что, если человек прячет взгляд — значит что-то скрывает, возможно какая-то боль, а возможно стыд гложет. Надо помочь ему открыть душу, подтолкнуть к признанию, и, возможно, его  понять, поддержать.

И когда они остались наедине, то Ирина, глядя в глаза, спросила:

— Я тебе стала чужой? Ты меня схоронил и, наверное, успел кого-то полюбить? Я это не только по глазам вижу, а чувствую всем сердцем. Ты все расскажи, и тебе станет легче, да и мне тоже, только не ври.

Иван долго молчал, не знал с чего начать.

— Ирина, я ждал тебя, не хотел верить в твою смерть, но от тебя столько времени ничего не было, что я начал сомневаться в твоем возвращении. Порой в Асе видел тебя, но умом понимал, что она — это она. Я мужик, мне тоже хотелось ласки, внимания, чувствовать на себе нежный взгляд. Я тебя предал, тебе обидно, тяжело, но больше я предавать никого не хочу. Ася — слабая, она не переживет, если я ее брошу. Она настолько мне предана, любит, что предать ее — значит убить. Да и я ее очень люблю.

Ирина выслушала Ивана спокойно:

— Знаешь, Иван, ведь за годы войны я тоже изменилась, я стала сильнее, да и тогда до войны мы были совсем детьми. Может быть, то была совсем не любовь, коль ты мог полюбить другую. Я на фронте много чего повидала, бывало, письмо пишу любимой раненого… казалось бы, вот действительно у них  любовь, а через месяц он же меня зовёт с собой уехать. В любви клянётся так, что пойми, где она настоящая любовь. Поживем — увидим. Себя не ругай, не считай предателем. Вот если бы скрыл, соврал, отнекивался — тогда да, а сейчас нам надо с детьми разобраться, и нам с бабушкой восвояси убраться.

Ася узнав, что вернулась Ирина, заволновалась. Она уже мысленно представляла себя в роли жены и матери.

«Я никогда их не обижу, я так люблю Ивана, что готова ради него свернуть горы, неужели он не забыл Ирину, и останется с ней, ведь клялся в любви, а может, в нем заговорит не любовь, а совесть, стыд? Но нет, я буду молчать, пусть он выберет, пусть он сам мне объяснит».

А объяснять ничего не надо было. Иван вел себя как и раньше, просто сказал, что Ирина вернулась с бабушкой в свой дом, что надо быстро достраивать свои хоромы.

Так и получилось, что через год Иван с Асей справляли новоселье. Ирина с детьми и бабушкой вернулись в дом Федора.

Вскоре к Ирине приехал  мужчина со шрамом на лице. Это и был тот, любимой которого она писала письма. Он очень долго ее искал, и найдя, уезжать не хотел. Да и Ирина его бы не отпустила. Видимо, от судьбы нельзя спрятаться.

Еще в госпитале она не могла себя понять и задавала себе вопрос: «Почему хотела бы быть именно на месте той девушки, и почему какая-то полоса ревности режет ее сознание».

И вот сейчас она поняла — ведь резала ее не ревность, а любовь, которая предательски тогда пряталась от Ивана.

Ирина с семьёй Ивана старалась не общаться, просто понимала Асю, не хотела, чтобы она ревновала, переживала, а вот дети двух семей сдружились как родные. И в дальнейшем, когда выросли, то старший Матвей женился на той сопливой девчушке, которая когда-то  перешагнула порог его дома.

Ирина часто говорила, что от любви не спрячешься, от судьбы не убежишь, а ведь прятаться и не надо, а надо идти навстречу с вытянутыми вперёд руками для объятий.

АВТОР НАТАЛЬЯ АРТАМОНОВА