Илья застыл, вглядываясь в моё лицо, пока я переводила слова женщины своими неуклюжими жестами. Его пальцы дрогнули, а в глазах мелькнуло недоверие.-Вы серьёзно не рассматриваете продажу? — в голосе женщины звучала настойчивость профессионала, знающего цену искусству.
— Мы никогда… — я запнулась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Понимаете, мы даже не думали о продаже. Это просто его душа на холсте.
Она достала кожаный бумажник и, не торгуясь, отсчитала сумму — ту, на которую Михаил вкалывал полгода в своей столярной мастерской.
Через неделю она вернулась снова. Забрала вторую работу — ту, с руками, держащими утреннее солнце.
А в середине осени почтальон принёс конверт с московским штемпелем. «В работах вашего сына — редкая искренность. Понимание глубины без слов. Именно это сейчас ищут настоящие ценители искусства».

Столица встретила нас серыми улицами и холодными взглядами. Галерея оказалась крошечным помещением в старом здании где-то на окраине. Но каждый день приходили люди с внимательными глазами.
Они рассматривали картины, обсуждали композицию, цветовые решения. Илья стоял поодаль, наблюдая за движением губ, за жестикуляцией.
Хотя слов он не слышал, выражения лиц говорили сами за себя: происходило что-то особенное.
Потом начались гранты, стажировки, публикации в журналах. Его прозвали «Художник тишины». Его работы — словно безмолвные крики души — находили отклик у каждого, кто их видел.
Прошло три года. Михаил не сдержал слёз, провожая сына в Петербург на персональную выставку. Я старалась держаться, но внутри всё ныло. Наш мальчик — уже взрослый. Без нас. Но он вернулся. Однажды солнечным днём он появился на пороге с охапкой полевых цветов. Обнял нас и, взяв за руки, повёл через всю деревню мимо любопытных взглядов к дальнему полю.
Там стоял дом. Новый, белоснежный, с балконом и огромными окнами. Деревня давно гадала, кто же этот богатый человек, строящий здесь, но хозяина никто не знал. — Что это? — прошептала я, не веря своим глазам.
Илья улыбнулся и достал ключи. Внутри оказались просторные комнаты, мастерская, книжные полки, новая мебель.
— Сынок, — Михаил ошарашенно осматривался, — это… твой дом?
Илья покачал головой и жестами показал: «Наш. Ваш и мой».
Затем он вывел нас во двор, где на стене дома красовалась огромная картина: корзина у калитки, женщина с сияющим лицом, держащая ребёнка, и надпись жестами над ними: «Спасибо, мама». Я застыла, не в силах пошевелиться. Слёзы текли по щекам, но я их не вытирала.
Мой всегда сдержанный Михаил внезапно шагнул вперёд и крепко обнял сына так, что тот едва мог дышать.
Илья ответил ему тем же, а затем протянул руку мне. И мы стояли так втроём посреди поля рядом с новым домом.
Сейчас картины Ильи украшают лучшие галереи мира. Он открыл школу для глухих детей в областном центре и финансирует программы поддержки.
Деревня гордится им — наш Илья, который слышит сердцем. А мы с Михаилом живём в том самом белом доме. Каждое утро я выхожу на крыльцо с чашкой чая и смотрю на картину на стене.

Иногда я задумываюсь — что было бы, если бы в то июльское утро мы не вышли тогда? Если бы я не увидела его? Если бы испугалась?
Илья теперь живёт в городе, в большой квартире, но каждые выходные приезжает домой. Обнимает меня, и все сомнения исчезают.
Он никогда не услышит мой голос. Но он знает каждое моё слово.
Он не услышит музыку, но создаёт свою — из красок и линий. И глядя на его счастливую улыбку, я понимаю — иногда самые важные моменты жизни происходят в полной тишине.

Источник POFU