Женя люто ненавидела алкоголиков. Она ненавидела их кислый, въедливый запах, их мутный, ничего не выражающий взгляд и бессвязную, заплетающуюся речь, их внезапные и непредсказуемые выходки в состоянии опьянения. Она ненавидела отца за исковерканное, испорченное постоянным страхом детство и юность, за то, что он поднимал руку на мать и брата… Дочерей, правда, никогда не трогал.

— Тронь он меня хоть раз пальцем, я бы и в десять лет из дома сбежала. Он это прекрасно понимал, старый козёл. Ненавижу его до сих пор, — много раз повторяла Женя, смахивая набежавшую слезу.

Вскоре после замужества Женя с семьёй уехала подальше от родных мест. Оле было около пяти лет, когда в их новом доме получили письмо, пришедшее от бабушки Маши. Мама плакала над этим листом бумаги, и её слезы размазывали написанные неровным, крупным и неуверенным почерком слова.

— Мамочка, что случилось? — испугалась девочка, подбегая к ней.

— Ничего, ничего страшного. Иди лучше погуляй.

Умер дед. Скончался совсем ещё не старым человеком, очередная пьянка сделала своё чёрное дело. Бабушка в слезном письме просила прислать хоть немного денег на скромные похороны. Женя отправила им сто долларов, аккуратно вложив хрустящие купюры в ответное письмо в самом обычном конверте. И Тоня, вертясь около плачущей мамы, уже тогда, в возрасте пяти лет осознала, что мама своего отца, хоть и негодяй он был, но любила… Иначе почему тогда плакала? «Деньги получили. Спасибо.» — вот и вся ответная телеграмма, что пришла через две недели.

Спустя несколько лет они вернулись в родные края, на новом месте было трудно прижиться из-за сурового климата.

А нелюбовь к свекрови… Она зародилась с самого первого года замужества. Оля только-только родилась, денег у молодой семьи, как это обычно и бывает, было в обрез. Вернее, их не было практически совсем. Они снимали на самой окраине города старый, ветхий домишко, а муж Жени тогда зарабатывал сущие копейки. Родители с обеих сторон не помогали ничем. И вот как-то раз они пришли в гости к свекрови и свёкру, главным образом с одной практической целью — чтобы как следует, по-человечески, помыться в нормальной горячей ванне. В их съёмном жилище с этим были большие проблемы.

— Яичницей нас в тот день угостили, да ещё картошкой варёной! А жили они, я тебе скажу, очень даже неплохо! — в который раз с горькой иронией вспоминала Женя. — Открыла я, значит, шкаф в прихожей, чтобы взять чистое полотенце после душа, и чувствую — странный запах, копчёный, аппетитный. Думаю, что бы это могло быть? Отодвинула аккуратно стопку простого, недорогого белья, а там — целая палка хорошей колбасы лежит, аккуратно завёрнутая в пергаментную бумагу. Тогда ведь специальных пакетов не было, всё в бумагу заворачивали. И меня в тот момент такая обида взяла, такая злость! Колбасу от нас, родных, спрятали, для своего сына пожалели!

Потом Женя по давно заведённому обыкновению вспоминала единственный значимый подарок от свёкров — детскую коляску для Оли.

— Самую дешёвую, страшненькую, ужасного качества купили! Ох, и намучалась же я с ней, колеса постоянно отваливались! И больше — абсолютно ничего! За всю нашу долгую семейную жизнь!

Именно с той самой, обнаруженной в шкафу колбасы, и утвердилась в Жене твёрдая, непоколебимая уверенность в своём презрении к свекрови. Наверное, если бы её собственные родители подарили ей безоблачное, счастливое детство и ощущение безусловной нужности и защищённости, а не так — поскорее бы выдать замуж, и слава Богу… Если бы на самых сложных первых порах семейной жизни она чувствовала от них реальную поддержку и участие… Тогда, возможно, она не воспринимала бы столь болезненно и остро странности и скупость родителей мужа. В глубине души ей, наверное, отчаянно хотелось получить хоть от кого-то ту самую обычную заботу и тепло, а вышло, что и здесь, в новой семье, никому до этого не было дела. Даже колбасы для них зажали.

С тех самых пор Женя тихо, но пламенно ненавидела свекровь, да и собственная мать, полностью поглощённая жизнью и проблемами младшей дочери и её ребёнка, тоже не вызывала особого восторга. Однако именно баба Тоня в её восприятии была воплощением чистейшего, беспримесного эгоизма и полнейшего безразличия ко всем вокруг.

Сама же Женя изо всех своих немалых сил пыталась одарить безграничной любовью и заботой своих собственных детей, словно стремясь компенсировать то самое болезненное отсутствие тепла в своём собственном детстве. Всё для них, всё ради них… Она постоянно достигала потолка своих физических и моральных возможностей и продолжала биться об него головой, стараясь дать детям ещё больше, ещё лучше. Она их берегла, опекала сверх всякой меры, никогда не заставляла работать по дому, хотя жили они в селе, где труд с детства был нормой жизни. Уборка — её обязанность, огород — её забота. Да ещё и работа на основном месте.

— Мам, давай я тебе помогу, — иногда предлагала Оля.
— Ничего не нужно, доченька, иди, отдыхай, учи уроки, — всегда отвечала Женя.

Лишь лет в четырнадцать у Оли наконец-то что-то щёлкнуло в сознании, и она стала сама, без предложений и просьб, каждый день стала наводить порядок в доме. Мама за это очень её хвалила. Младший же брат так и болтался без определённых обязанностей, даже когда повзрослел и ненадолго женился.

— Куда это ты сумку собрал? Мамочке своей везешь, что ли?! — могла язвительно спросить Женя у мужа, собиравшегося в город.

Тот, отправляясь по делам, подготовил мешок с домашними овощами и фруктами из своего сада.
— Да тут совсем немного! Успокойся ты, право!

После непродолжительной, но эмоциональной перепалки сумка всё же отправлялась в город, правда, случалось такое всё реже и реже.

Лишь один-единственный раз Женя почувствовала нечто похожее на жалость и даже прониклась сочувствием к свекрови. После неудачно проведённой операции на желудке свёкор испортился характером до неузнаваемости. С каждым годом он становился всё более невыносимым, превратившись в настоящего домашнего тирана и сумасброда. Баба Тоня потеряла с ним всякий покой и просто боялась находиться с ним в одной квартире. Однажды летом, ранним-ранним утром, она пришла к сыну пешком, километра четыре до деревни… Бабушка была в одной лишь ночной рубашке и босиком. Дед гонялся за ней с топором по всему их спальному району. Баба Тоня в панике убежала в гаражный массив, перешла железнодорожные пути… И в утренних сумерках не нашла ничего лучшего, чем пешком отправиться к сыну в село. Благо, было недалеко — минут тридцать-сорок быстрой ходьбы по лесной просеке. Растрёпанная, обезумевшая от пережитого ужаса… Женя собственными глазами видела, как мелко и часто дрожала её худая фигура.

— Поезжай, вразуми его как следует, — тихо, но твёрдо сказала она мужу днём, когда свекровь немного выспалась на диване и пришла в себя.

Сын отвёз мать обратно домой и очень жёстко и обстоятельно поговорил с отцом. С тех пор дед стал вести себя вполне сносно, а когда он умер, баба Тоня вздохнула с невероятным облегчением и зажила наконец-то тихо, мирно и спокойно. К ней теперь часто наведывались внуки, приезжали на чай оба сына, и никого из них особо не обижало и не смущало, что в качестве угощения им чаще всего предлагалась та самая, пресловутая яичница. В конце концов, они приходили к бабе Тоне не за изысканными яствами, а за тем самым ровным и спокойным участием…

А Женя так и не смогла до конца перебороть в себе эту глубокую, въевшуюся в сердце неприязнь к свекрови. А свекровь, баба Тоня, и по сей день даже не догадывается, насколько сильно её тихо, но верно ненавидит вполне себе образцовая, прекрасная хозяйка и заботливая мать — её невестка.

— Какая у меня Женя молодец, вы бы только знали! — хвалится баба Тоня своим немногочисленным подружкам во дворе. — И по дому всё успевает, и с детьми справляется, и мой сын с ней за ум взялся, хозяйственным мужиком стал! А то ведь всё бы только книги свои читал да в эти бесконечные походы ездил! Но с Женей не забалуешь, уж она-то держит его в ежовых рукавицах и в полном сознании!

Автор:Пойдём со мной