А Наташе вдруг захотелось, чтобы Серафима Павловна подольше не уходила, так бы и сидела в этом кресле, обитом черным кожзамом, рассказывала, спрашивала… Да, пусть спрашивает. Оказывается, кому–то интересно слушать про Катьку, про её проделки, про то, как они с Наташей живут вдвоем на съемной квартире, как пьют по вечерам чай с булочками. По дороге домой Наталья заходит в пекарню, там после восьми вечера вся выпечка продаётся намного дешевле. И пусть всё уже не такое воздушное, но если подогреть булочку с изюмом в микроволновке, то она опять начинает пахнуть свежим хлебом. Катя любит с изюмом, Наташа берет себе с маком. Это непременный ритуал, это время на кухне, когда всё вокруг уходит на второй план, растворяется, как сахар в горячем крепком чае.

— Боже! Да вы романтик, Наталья! — выслушав про булочки, улыбнулась Серафима Павловна. — Так вкусно вы всё описываете… Пожалуй, я тоже куплю сегодня такие булочки! Непременно! Это будет оригинально, правда же? Мы станем пить чай и слушать, как за окном идет дождь. Я и мои гости…

— Сегодня без осадков, — пожала Наталья плечами. Нет, всё же хорошо, что Серафима зашла сегодня. Она Наталье совершенно чужая, а оказывается, такая близкая. Вот бы Катю с ней познакомить…

— Прогнозы ошибаются, Наташенька! Дождь будет непременно! Так что мне стоит поспешить домой, а то вся ваша работа испортится! Вы же закончили, Наташенька? — Мастер кивнула. — Тогда я пойду. Вот! Это вам!

Серафима протянула Наташе деньги и какую–то бумажку.

— Что это? — удивилась Наталья, увидев на ладони лотерейный билет.

— А вы не знаете? Это билет. И он выигрышный. Вам он нужнее. Понимаете, некоторым всегда мало денег, сколько ни дай. А вы другая. Я поняла. Берите, берите! Мне ни к чему. Уже ни к чему! — И, не дав Наташе сказать ни слова, Серафима Павловна ушла…

Лотерейный билет… Наталья не верила в выигрыши, чушь всё это, обман! Неужели старушка посмеялась над ней?

Натка нашла в интернете ту самую лотерею, сверила цифры и… И обомлела. Пятьсот тысяч! Пятьсот тысяч рублей!

Наташка почувствовала, как пылает её лицо, а ноги ослабли, пришлось сесть. На лбу выступили капельки пота.

— Надо вернуть! Обязательно вернуть! Такие деньжищи! Господи, да я такие и в руках никогда не держала! — Наталья вскочила, быстро осмотрела зал. — Люсь! Люся, ты же к нашей Серафиме как–то домой ходила, маникюр делала, да?

— Ну да, было дело. А чего? — зевнула Людочка.

— Адрес! Мне нужен адрес. Срочно! — Наташа не заметила, что уже кричит, и на неё удивленно смотрят клиенты. Но ей всё равно. Серафима Павловна ошиблась, она не должна была этого делать, отдавать билет! Ей самой деньги пригодятся: лекарства, что–то в дом, да в конце концов на море пусть поедет!

— Чего ты орешь? — насупилась Люська. — Посетителей пугаешь только! Найду сейчас. А что стряслось–то?

Наталья запнулась, потом нашла–таки повод.

— Она забыла свои кольца. Я хочу вернуть. А то ещё скажут, что мы их украли. — Наташа показала лежащие на полочке рядом с шампунем перстеньки.

— Понятно. Вот… Так… Большой Могильцевский переулок… Я тебе на листочке запишу. Держи, мать Тереза!

Наталья выхватила листок с адресом, сунула его в сумочку.

Неудобно, конечно, получится, если у старушки гости, а она, Наташа, серая мышь, придет и станет мямлить на пороге… Но зато она поступит честно!

Рабочий день тянулся тугой резиновой лентой, едва–едва двигались стрелки на часах, клиенты всё шли и шли, как будто весь город решил непременно сегодня обновить прически.

Наконец, дождавшись восьми вечера, Наталья отпросилась у начальницы, позвонила дочке, предупредила, что задержится, и опрометью кинулась на улицу. До нужного адреса она шла так быстро, что запыхалась, и сильно закололо в боку. И да, начался дождь. Прогноз ошибся, а Серафима — нет. Дождь плакал мелкими каплями, теплыми и даже как будто солоноватыми…

Наташа остановилась, постаралась отдышаться, поправила шарфик на шее, проверила, на месте ли перстеньки и билет, и решительно подошла к подъезду.

Там пришлось долго объясняться с вахтером, но, наконец, Натку впустили.

В таких домах она никогда раньше не была. Широкая, с массивными перилами лестница, светло и чисто, на лестничных площадках кадки с цветами, на первом этаже какие–то картины.

— Это у нас тут художник живет, Гавриил Ленков, не слышали? — поделилась радостью от такого приятного соседства вахтер, опрятная женщина в строгом костюме. Наталья отрицательно помотала головой, не слышала она про Ленкова. Она вообще серая, недалекая в плане искусства. — Так вот, продолжила женщина в строгом костюме. — Он специально для нас написал эти работы. Красота!

Постояв ещё минуту и потащившись на яркие акриловые мазки, Наталья сказала, что ей нужно спешить.

— Третий этаж, справа. У них звонок плохо работает, жмите сильнее! — крикнула вслед гостье вахтер…

Натка взбежала по ступенькам, замерла у красивой деревянной двери, никакого железа, «глазков», щеколд, просто наборная дверь с красивым орнаментом, лак блестит, а вместе с ним и табличка с фамилией владельца квартиры.

Наталья поправила волосы, одернула плащик, протянула руку и нажала на кнопку звонка.

Внутри заверещало, послышались громкие шаги, мужской голос.

— Ну наконец–то! Сколько можно вас ждать?! Сервис, тоже мне! — Дверь распахнулась, перед Натой стоял мужчина в голубой рубашке с подвернутыми рукавами и в черных брюках. — И кто вы? Вы врач? — гаркнул он.

Наталья замотала головой.

— Я к Серафиме Павловне, она забыла в парикмахерской свои вещи. Извините, она сказала, что у неё сегодня праздник, я не буду мешать, только всё отдам… — Натка вдруг испугалась этого грубого мужчину, как будто она маленькая, и он думает, что она баловалась с дверным звонком.

— Праздник?! — переспросил мужчина, потом расхохотался. — Да уж, устроила она нам всем праздник! Я сорвался с важной конференции, приехал, теперь должен заниматься всеми этими похоронными делами! Вечно мать лезет невовремя, совсем в маразм впала!

— Что…Что значит похоронными делами? У вас поминки? Но Серафима Павловна сказала… — прошептала Наташа, ей почему–то захотелось плакать. Она уже всё поняла, смутно, догадкой, но всё уже ясно…

— Какая вам разница?! А может это вы мою мать того, а? Чего у вас там, отдавайте! Так, перстни, ага… — мужчина выхватил из Наташиных рук украшения, поглядел на них при свете лампы, а потом зарычал так страшно, как будто был медведем. — И тут надула! Ничего не оставила, ничего! Всё кругом подделки! И эта ваза, — он хватил изящную, расписанную цветущей сакурой вазу, и та упала на пол, разлетевшись вдребезги. Серафима говорила, что любит китайские вещи, они кажутся ей изящными, а в этой вазе она иногда ставила букеты… — Думаете, раритет? Чего вы выпучили свои глазищи? Это подделка. И картины на стенах, и статуэтки, и даже эти вот ваши колечки — всё дешёвая подделка. Она, моя мать, мне совершенно ничего не оставила, ничего! А я всю свою жизнь батрачил на неё, помогал, то одно поручение, то другое, отвези туда, отвези сюда… Ещё эти очереди в больницах, эти посещения! Я не переношу больничный запах, а она постоянна заставляла его нюхать. А как я ненавидел слушать её воспоминания! Боже, она часами рассказывала, как выживала в своем плесневелом подвале, а я должен был сидеть рядом и кивать. Полоумная старуха!

— Подождите! Что же вы так кричите?! Серафима Павловна же тут, а вы…— опомнилась Наталья.

— Да ей уже всё равно! Померла бабка! Представляете, навалила на стол фотографии, все альбомы раскурочила, да ещё каких–то булок купила, чаепитие у неё, видите ли! И мне позвонила, чтоб приезжал. Каково?! Нет, вы себе в свой умишко такое бы допустили, а? — Он что–то ещё кричал, но Натка не слушала, она оттолкнула его и вошла в комнату.

На миг зажмурилась от яркого света стеклянной люстры, а потом увидела её, Серафиму Павловну, в прекрасном бархатном платье цвета заката на море, сидящей в большом кресле. Она как будто спала, тихо, блаженно улыбаясь, рука сжимала чью–то фотографию. Мужа, догадалась Наташа. Она его сегодня упоминала…

Стало так больно и жалко Серафиму, что Наташа заплакала. Она сидела на коленях рядом с креслом и ревела, ничуть не стесняясь обалдевшего взгляда Захарушки. Всхлипывала, вытирала слезы рукавом кофты, но те текли и текли. Ей хотелось прикоснуться к Серафиминой щеке, но Наталья боялась…

Серафима приходила попрощаться, она, наверное, чувствовала, что уйдет, вот и навестила Наташу. А ведь они были совсем чужими друг другу, из разных эпох и сословий, если хотите. Но… Но Наташе показалось, что она потеряла кого–то очень близкого. И Катя теперь не познакомится с Серафимой Павловной, никогда не попьет с ней чай…

Люська бы сказала, что Наталья сошла с ума. И ошиблась.

Пожалуй, наоборот, именно сейчас Наташа прозрела. Всё, что казалось ей огромной бедой, теперь — мелочь, и то, что Катя живет с ней, не плохо, а даже очень хорошо. Кто–то должен быть рядом, свидетель твоей жизни, тот, ради кого ты открываешь утром глаза.

Натка вспомнила, как Серафима искренне радовалась, что у Наташки есть, оказывается, дочка.

«Да вы счастливая женщина, Наташенька! У вас же дочка!»

А у Серафимы, получается, никого, кроме этого орущего на весь дом сына и не было. Муж умер много лет назад, оставил свою Серафиму одну. А Захарушка ждал от матери лишь деньги, наследство, квартиру, тяготился её немощью… Больно! Как же это больно!

— Ну что, убедились?! Вся её жизнь, вся вот такая! Упрямство напополам с сумасбродством. А мне расхлебывать! И что теперь мне делать? Она бедна, как церковная мышь, небось и на похороны не откладывала! И все эти её друзья, такие же маразматики… — Захар презрительно подковырнул ногтем стопку фотографий на столе, сбросил их на пол. — Возиться с ними!

Наташа перестала плакать, медленно встала.

— Ваша мама была прекрасным человеком. Она гордилась тем, что у неё есть сын, что вырос он интеллигентным и достойным человеком. А ещё она умела радоваться за других, умела чувствовать. А вы точно её сын? — Натка прищурилась.

Мужчина посмотрел на неё исподлобья.

— Да идите вы, откуда пришли! Принесли побрякушки? Спасибо. П р о в а л и в а й т е! — Он схватил женщину за плечо, потащил в прихожую.

— Постойте. Ваша мама забыла ещё кое–что у нас в парикмахерской. Вот. Это лотерейный билет. Она сказала, что он выигрышный. Возьмите.

Наталья сунула в протянутую руку билетик, развернулась и ушла, побежала по ступенькам, выскочила под ливень и только теперь разрыдалась в голос…

Захар Яковлевич, узнав о выигранной сумме, расплылся в довольной улыбке. Ну хоть что–то ему мать оставила, не совсем из ума выжила!..

На похороны Наталья не ходила, не приглашали, да и не знала, куда идти. «Даже и хорошо! — решила она. — Таких людей трудно хоронить. Пусть уж лучше она мне видится живой, такой, как раньше!» И ещё много месяцев Наташа вдруг оборачивалась, отвлекаясь от работы. Ей всё казалось, что она слышит знакомый голос Серафимы Павловны у дверей…

…В тот вечер, когда все случилось, Наташа долго сидела на кухне с Катькой в обнимку и перебирала пальцами дочкины волосы.

«Чего вам не хватает, чего хочется больше всего?» — спросила её днем Серафима.

Натка думала, что денег. Но нет. Ей не хватает мамы, дома, своего, с детства знакомого, родного, не хватает вот этих Катиных ладошек и косичек, не хватает Серафимы. И это не купить, не занять, не найти. Это внутри неё, Наташки, всё внутри…

— Кать, а давай бабушке позвоним? — тихо попросила она.

Катя кивнула. Ей тоже не хватало мамы, вечер слишком короткий, его всегда мало. Но сегодня, Катя это смутно почувствовала, что–то изменилось. Теперь всего будет вдоволь. По крайней мере, они очень постараются…

Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели! 

Автор: Зюзинские истории