Признался Прохор, что перед тем, как выйти от приятеля, ещё наподдал, чтобы не так страшно было предстать перед Натальей и получить заслуженных тумаков. Идёт по лесу он… Луна. Ели высокие. На еловых лапах снег лежит. Впереди дорога дугой уклоняется, две колеи на ней от машин. Тишина, но слышно, что вдалеке, в их посёлке, собака воет на цепи. Тихо-тихо… еле долетает до Прохора звук. И тут, среди всей этой ночной тишины, среди ноябрьского снега и яркого света тяжёлой луны, к Прохору обратились по имени! С высоты елей , по-над лесом, Прохор услышал вредный, кривляющийся голос:

— Прошка-картошка, свиная лепёшка, иди к нам, чертяка старый! Хи-хи-хи! Ха-ха-ха!

Похолодел Прохор, обернулся на лес по правую, ближайшую от себя сторону — сидят высоко на ветках настоящие черти, рогатые, с пятаками свиными, глаза красные светятся, противные. Черти болтали ногами с копытами и кривлялись Прохору на все лады. Прохор споткнулся на ровном месте, попятился… Потом развернулся и как дал дёру! А черти за ним! С ветки на ветку прыг-скок! Так и несутся за ним по-над лесом! Улюлюкают ему вслед, свистят.

— Не уйдёшь! Не уйдёшь! Тут и смерть свою найдёшь!

Недалеко убежал Прохор, как слышит — бубенцы звенят. Сани едут позади и вроде как лошади их везут. Прохор подумал было, что вот и его спасение, даже не задумался о том, что какие могут быть сани под конец восьмидесятых, да ещё и ночью. Отступил он в сторону, тормознуть их хотел, а черти на ёлках в ладоши захлопали, на лапах еловых закувыркались. Домчались сани до Прохора со скоростью ветра, в санях тех девки с парнями сидят и кричат, смеются такими же противными, мерзкими голосами, как у чертей на ёлках… И глаза у всех злые-презлые, ледяные, змеиные.

— Поехали с нами, Прошка! Залезай!

Прохор рассмотрел одну из девок и за сердце схватился, чуть оно у него не остановилось навсегда — то была шептунья Василина, выряженная по-молодецки, повязанная платком расписным, и в тулупчике таком, какой молодые бабы носили лет сто назад, с опушкой из заячьей шерсти. Прохор выпятился назад на дорогу, встал перед лошадьми, а компания от его поражённой физиономии уже все кишки изодрала от смеха. Когда свет луны упал прямо на их лица, то все они, кроме Васины и ещё одной бабы, обросли свиными пятаками, рогами и копытами. Но хуже всего было то, что вдруг начали говорить с Прохором и лошади. Одна сказала ему девичьим, очень знакомым голосом:

— Эх, покатаю я тебя сейчас, Прошенька, прыгай ко мне на хребет.

Прохор смотрит и глазами от ужаса лупает — лошадь то вроде и лошадь, да словно сделана она из человека: вытянутая человеческая спина, ноги-руки с копытами на снегу стоят, острый хвост висит, как тонкая плеть, грива — волос человеческий, золотистый, до земли тянется, а лицо тоже человеческое, но вытянутое, как у лошади… Узнал в том существе Прохор свою Алёну, им обиженную… Была она абсолютно порабощённой, не было в ней ни капли надежды, ни крупинки веры… Один из чертей сиганул её плетью промеж лопаток. Алёна постригла лошадиными ушами и двинулась на Прохора. Тот попятился, а сам развернуться не может, чтобы бежать, ноги свинцом налились. Тут другая лошадь заржала и обратилась к нему, как бы заигрывая, а у самой в глазах, как и у Алёны, бездонная тоска и ни капли надежды на спасение:

— Любил ты на мне кататься, Прохор, так давай же, садись, подвезу до конечной. Иго-го! Го-го! — невесело засмеялась лошадка.

Прохор и её признал — это была первая на деревне беспутница Нюрка, разбитная бабёнка. Все мужики к ней захаживали и Прохор, чего греха таить, тоже не брезговал… Десять лет назад, пока таскалась Нюрка по гулянкам, сгорел её дом вместе с тремя детишками. Похоронила Нюрка детей и повесилась в том же доме на уцелевшей балке.

— Ну что, Нюрка, Лялька! — обратился к лошадям один из чертей, — надо вам в компанию третьего, чтобы веселей было! Лови его!

Прохор упал, прополз на корячках под лошадиными копытами, насилу встал и нашёл в себе силы, чтобы чухнуть вперёд… Сани за ним по пятам несутся, бубенцы звенят, смех бесовской на всю округу гремит… Выбежал Прохор из леса, а перед посёлком поле ещё было. И решил он не по дороге бежать, а наискось, по глубокому снегу, надеясь, что лошади в нём застрянут. Остановились вроде бы сани. Оглянулся на секунду Прохор — а из саней выпрыгнула Василина и тут же, кувыркнувшись в воздухе, превратилась в свинью и давай за Прохором гнаться! Черти — следом. Улюлюкают, веселятся, хватаются за животы и падают, чтобы отдышаться и унять смех.

Около часу гоняла свинья Василина Прохора кругами по полю, успела один раз ухватить его за ногу. Было видно, что ей тоже очень весело. Гнала его Василина до самого дома, пока Прохор не залетел в единственный подъезд.

Полгода после этого проходил Прохор с больной ногой, прихрамывать начал. Василина, если встречала его на улице, оживала, в глазах её блеск появлялся… Видимо, очень ей было весело вспоминать, как гоняла пьяницу Прохора по полю.

— Что-то ты квёлый стал, Прохорушка, приходи, полечу. А хочешь, прямо здесь шепну и всё пройдёт… Нога-то у тебя больная.

Смотрит на него с усмешкой Василина, а у самой черти в глазах пляшут.

— Пошла вон, карга старая, пока хребет тебе не переломал! Выдра! — крысился на неё Прохор и крыл отборным матом.

Ногу Прохорову спас один монах из дальнего монастыря. Наталья отвезла его туда на неделю. Отмолили духовники его ногу. С тех пор Прохор стал в церковь почаще захаживать, грехов-то много за жизнь накопилось… А насчёт водки он больше ни-ни, даже по праздникам ничего не пил, ядрёнее кваса.

Автор: Пойдём со мной