Они очень мирно уживались и не беспокоили друг друга. Никакой семьи у соседа не было: ни в России, ни в Узбекистане. Так получилось. Не было времени. Он родился в Советском Союзе, родители его выехали их братской республики еще в восьмидесятых. Отец – узбек. Мама – русская. Неправильный брак, неправильная жена. Им плевали вслед. Их ненавидели.

Родители не страдали предрассудками, не верили ни в каких богов, обычные советские граждане обычной советской страны. За это и были отторгнуты своим многочисленным семейством на Родине. Айбек рос в нормальной, совсем небогатой семье. А на медика выучился по призванию. И учился до сих пор – качество образования, полученное в девяностые, желало лучшего. Но хирург из Айбека получился отличный. Об этом вскоре красноречиво заговорили отзывы на сайте захудалой поликлинники города, оставленной задерганными, уставшими от оптимизации, специалистами на произвол судьбы.

Айбека пригласили сюда после закрытия малюсенькой больнички в угоду местным чиновникам. Для жителей поселка это было настоящей трагедией. Теперь им придется волочиться чуть ли не на перекладных в город: и гайморит лечить, и рожать.

Айбек боролся с равнодушными мельницами тупого произвола как Дон Кихот. Сердце хирурга обливалось кровью. Он один ничего, совсем ничего не стоил, а жители поселка боялись возмутиться, боялись встать на защиту своей единственной маленькой больнички. «Как бы чего не вышло» — обычный девиз русского, завязшего в безнадеге и отсутствие веры в справедливость человека.

Власти города пообещали квартиру. Но обещанного, как говорят, три года ждут. Вот Айбек и решил купить на свои сбережения комнату. Недвижимость, она нигде не пропадет, да и спокойнее тут. Он убегал в поликлиннику с утра, принимал больных до двух часов дня, а потом переходил в другой корпус – в больницу, где делал полостные операции и возглавлял целое отделение. Люба соседа практически не видела.

Она прониклась к Айбеку глубокой симпатией: трудяга! Ей даже было жалко его: непонятно, когда Айбек Хакимович отдыхает. Вечно на дежурстве! Иногда они созванивались:

— Любушка, ты не пугайся нынче, я под ночь приду. Хотел переночевать в ординаторской, но Матвеевна наша выдумала обработать полы хлоркой. Капсул не хватило. А у меня на хлорку дичайшая аллергия.

Люба ругала туповатую уборщицу и заботливо говорила:

— Айбек Хакимович, я в холодильнике борщ оставила. Уж не взыщите, поешьте. И пироги салфеткой прикрыла, ваши любимые, с яблоками. Опять, наверное, всухомятку пробегали!

Он соглашался. А она не верила. И не спала, ждала доктора у окна, рядом с накрытым столом. Айбек приходил домой серый от усталости. А Люба встречала его в переднике.

— Вы что, с ума сошли, Люба? – строгим шепотом отчитывал он женщину.

— Ой, свой командирский тон оставьте в больнице! – таким же шепотом отвечала Люба, кушать надо. Вы что, питон? Плов раз в год поел, и все, что ли?

Непонятно, кого они боялись разбудить в этой квартире. Но, пошипев друг на друга минут пять, вместе проходили в кухню. Айбек, тщательно вымыв руки, усаживался за стол, и Люба наливала ему восхитительного, на говяжьей косточке, огненного борща. Может быть, плов она готовить и не умела, но борщ был ее коронным блюдом. Айбек вкусно причмокивал и даже глаза закатывал от удовольствия.

— Это какая-то поэзия, а не суп! Вы настоящая мастерица кулинарного искусства!

— Ну, — улыбалась Люба, — моя бабушка родом с Карпат. Такая вредная была бабка, весь двор ее боялся. Садилась на лавку, и, если кто начинал хулиганить или матом ругаться, так своим костылем размахивала не хуже монахов Шаулиня. Вот она меня и научила. А вы знаете, что в настоящем борще нет свеклы? А красный цвет ему дают сочные помидоры. Его с похмелья едят. Холодным. Лучше не придумать.

Айбек смеялся.

— А мне говорили в поселке, где я практиковал раньше, что лучшее средство от похмелья – это серые щи. Оказывается, нет.

— Ну, в каждой избушке свои погремушки, — резюмировала Люба.

Она начинала ревновать доктора к другим хозяйкам, потчевавшим его в далекой деревне. Тайком – но ревновала. Для него она готова была стоять у плиты сутками. Не спать неделями. Любить и заботиться о нем. Да! Любить! Думать об этом было удивительно и непривычно. Но, глядя в нерусские длинные глаза Айбека, Люба внутренне согревалась. Что-то в них было мудрое, древнее, успокаивающее душу и сердце. Ей часто снились эти глаза.

Люба иногда била себя по щекам: дура! Старая, глупая дура! Но сердце упорно твердило: люблю! Люблю! Люблю! И ничего с ним нельзя было поделать!

Свой юбилей она решила отметить как следует, с накрытым столом, с шампанским и… обязательно, чтобы Айбек Хакимович присутствовал. Уж всю голову сломала, как бы это все проделать. Если девчат с работы пригласить, так простая гулянка получится. Да и не станет доктор с ними засиживаться, улизнет на дежурство, тактично предоставив возможность женщинам повеселиться. А Любе надо было обставить все, как свидание. Да еще и ненавязчиво как-нибудь… Ой-ой…

Придумала: проставится на работе. За магазином у них уютный огороженный дворик. Акации цветут, птички поют, свой мангал даже есть. Пожарят шашлыки, хозяин препятствовать не будет, он сам частенько там стол накрывал для именинниц. А уж для доктора – отдельно Люба угощение соорудит.

Вечерком закрылись пораньше, музыку включили. Потанцевали, поели, выпили. Татьяна, раскрасневшаяся, сплетничала с Любой.

— Ой, Галке-то, бедняжке, крутенько с Геной приходится. Никакого сладу с ним. Ребенок родился, надо понимать? А этот дундук ей все нервы перетрепал: то ему не выспаться, то суп не такой, то Галька не так смотрит, не так гладит, стирает! До чего мужик противный сделался, тьфу!

Люба помалкивала. Ничего он не сделался, он всегда был противным. Но ей о чем беспокоится? Поезд ушел, комната продана… Пусть живет, как хочет, Любе-то что?

С утра она уже возилась на кухне: пекла коржи на торт. На горячее решила запечь форель – разорилась на рыбину. А что? Свежая, упругая, в своем же магазине взяла – форель выращивал молодой фермер в затопленном карьере в трех километрах от города. Покупатели охотно покупали рыбу на засол. В три раза дешевле получается, да и вкус абсолютно другой.

Ну и салатик какой-нибудь сварганить интересный Люба собралась. У Айбека Хакимовича (о, чудо) сегодня ночного дежурства нет. Вот и поговорят они по душам. А Люба, выпив немного, наберется смелости и скажет, наконец, все, что давно хотела сказать. И – будь, что будет.

Она уже обмазала коржи сливочным кремом, как в двери повернули ключ – желанный звук! Люба поспешила на встречу Айбеку Хакимовичу, поправляя на ходу прическу, сделанную накануне (черт побери, забыла подкраситься). Дверь открылась и на пороге появился…

Бывший муж. Гена. Пьяный в дымину. С чемоданом.

Он оттолкнул Любу и продвинулся вперед. Повел носом.

— О! Пекла что-то. Для узбека что-ли печешь? – он схватил Любу за грудки так, что пуговицы на ее блузке с оторвались и с цокотом покатились по полу, — Подстилка? Под чебуреков стелешься? Бл..ь!

— Гена, прекрати! Что ты делаешь? Уходи! – закричала она.

— Да сейчас, разбежалась! Это моя квартира! Я на нее вот этими руками зарабатывал! – орал Гена в ответ, — я в ней буду жить! Я! А ты вали отсюда!

— Я в полицию позвоню!

— Звони! – Гена мерзко хахакнул. — Так она и поехала!

Он пнул ногами дверь комнаты Любы. Через несколько минут в прихожую полетели Любины вещи: цветочные горшки с подоконника, платья и брюки из шкафа, даже Светкины мягкие игрушки, примостившиеся на подголовнике углового диванчика. Люба с ужасом смотрела на поломанную, изувеченную драцену, и фиалки, поникшие, изуродованные, смешанные с черепками и рассыпавшимся грунтом.

Она пыталась запахнуть кофточку на груди. Ее колотила дрожь. Бывший продолжал глумиться. Господи, ну почему вечно, там, где Гена появляется, начинается хаос и разруха?

Бросив пыльный чемодан на Любину постель, Гена прошел на кухню. Увидев торт, пьяно ухмыльнувшись, прямо грязной ручищей отломил кусок и запихал себе в пасть. И тут в Любиной голове что-то переклинило:

— Убери руки, тварь! – она не кричала, визжала, — убери свои грязные руки, поганая свинья!

Гена ухмыльнулся гадко:

— Это кто – поганая свинья? Я – поганая свинья? О! Чебурек твой – чистенький? Чебурек твой – не свинья?

Он попер на нее, огромный, страшный, с пустыми глазами. Больше всего Любу испугала именно его бессмысленные, белые глаза. И пустота в них засасывала, сковывала движения и лишала способности к сопротивлению.

Гена схватил ее за шею. Из его рта – зловоние. Он душил бывшую жену, душил, не для того, чтобы испугать, а для того, чтобы убить. Люба захрипела, начала задыхаться, в глазах залетали яркие, блестящие мушки. Это конец. Все. Спасения нет и больше не будет. В этот дом вернулось страшное чудовище, Светкин «бука», «оно», НЕНАВИСТЬ! Люба теряла сознание.

***

Она не смогла бы объяснить, что случилось. Просто в один миг стало легче дышать. Люба не видела, как человек молнией метнулся к Гене, какой сокрушительной силы был его удар по круглой голове Гены. Как отлетел Гена к противоположной стене и еще раз ударился башкой своей об косяк. Как кто-то вновь поднял его, сильной, профессионально сильной рукой за шею. И еще удар кулаком по лицу Гены. И еще, и еще, смачно, с размахом, очень, очень по-русски били Гену.

— Айбек, не на-а-а-адо! Хв-а-а-а-а-тит! – закричала Люба.

Айбек остановился. Бросился к Любе. Ощупал чуткими пальцами ее шею.

— Цела? Болит? Тут – болит? А тут? – спрашивал он и заглядывал в Любины глаза.

— Да нормально, жить буду, — успокаивала Айбека Хакимовича Люба. И вдруг, испугавшись, покраснев до цвета Любиного коронного борща, со всей силы запахнула на груди разодранную кофточку, — надо вызвать полицию.

Гена с окровавленной рожей слепо возился в углу прихожей. Он скулил, как побитый пес. Но дать сдачи обидчику так и не решился.

***

Светка отнеслась ко второму замужеству матери благосклонно. Ей, хитрюге, льстило, что мама вышла замуж за уважаемого человека, любимца всего города, золотого хирурга Айбека Хакимовича. Она, вполне взрослая девица, сама уже глубоко замужняя женщина, решила мудро: хорошая мать – счастливая мать. С отцом у нее не срослось. С детства в семье таилась тяжелая атмосфера, да и папа не особо скрывался: его поддевки и упреки доводили до белого каления, и ранний вылет дочери – папина заслуга.

Люба не сказала дочери про последнюю выходку Гены. Не надо – зачем? Пусть он будет для дочери нормальным человеком – Светка, человек импульсивный, с обостренным чувством справедливости, вряд ли простила бы его. А так… Приехала со своим Сережкой на скромную свадьбу мамы и Айбека Хакимовича, восхитилась цветущим видом невесты.

— Мама, мам, ты такая… Ты знаешь, кого мне напоминаешь?

— Кого? – Любе даже интересно стало.

— Не помню. Видела в каком-то древнем кино. Но тебе очень идут гладкие прически. Женственно. И это платье, чудо, что за цвет. Его можно использовать и в пир, и в мир, и в добрые люди!

Светка, Светка… Характер взбаламошный… Интересно, когда она соберется родить малыша?

Айбек ей очень понравился.

— Знаешь, мама, он мне кого-то напоминает? Забыла. Видела в каком-то старинном кино. Очень приятный мужчина. Тебе по характеру подходит! Спокойный. И глаза добрые.

И все то дочка знает. И все-то она видела в каких-то «древних» фильмах… Татьяна, коллега, сразу сказала: вылитый Ромео из «В бой идут одни старики». Чуть постарше, правда.

Про подружку Галю на свадьбе нашептала:

— Слышь, что? Галька твоего бывшего в шею выгнала. Пролетел со свистом, как фанера над Парижем. Он, конечно, давай выступать: моя, мое… Но Галка не такая размазня, как ты, враз его отрезала. «Будешь тут права качать, в моем доме, где мой ребенок, позову братьев и отца, они тебе ноги выломают» А твой Гена – трус! И говнюк – ребенка бросил. Тьфу на него!

— Так где он живет сейчас?

— Ну, Галька ему комнату предлагает купить. Ай, да ну их. Сама-то как, счастлива со своим Ромео? Ай, тебе так эта прическа идет. Знаешь, на кого ты похожа?

Люба приготовилась услышать «забыла». Но Танька, дитя поколения семидесятых, бойко отбарабанила:

— На Наталью Гундареву! Помнишь, она замуж выходила в «Одиноким предоставляется общежитие»? Вот – вылитая. Лицо у тебя такое… русское, мягкое… красавица моя, дай я тебя поцелую! Горьк-а-а-а-а!

А Любе в голову пришла умная мысль. В самое ближайшее время она поделилась этой мыслью с законным супругом.

— Айбек, а давай мы эту квартиру продадим. Только – долями.

Муж удивленно повел черными глазами.

— К чему такие сложности, Любаша?

***

Получилось чудненько. Гена оказался в собственном, своими руками заработанном, жилье. Правда, с соседом. Веселым и шумным Толиком, которого выставила из квартиры собственная мать. Устала женщина: дорогой сынок не работал, пил горькую и любил водить в дом многочисленных гостей.

Месть? Отчасти. Люба, конечно, испытывала некоторые муки совести. По правде, ей бы Гену благодарить — какого замечательного мужа ей «подогнал». Но то, как Гена ее хотел убить, да и собственного ребенка бросил, прощать нельзя. Галя, все-таки, умница. Такая в обиду себя не даст!

Квартиру продали и взамен купили симпатичный домик в нескольких километрах от городка. Вокруг леса и поля. Недалеко журчала тихая речка. И Айбеку до работы – недалеко. Люба просыпалась по утрам, провожала мужа и с наслаждением падала в постель – досыпать. В открытое окошко струился свежий ветерок – Люба наверстывала сон за все прошедшие годы. Потом она пила кофе на старенькой веранде и принималась за домашние дела. С удо-вольс-т-ви-ем!

В Айбеке все-таки сыграли национальные корни.

— Люба, меня тревожат твои ноги! Варикоз – опасная вещь. Тебе нужно оставить работу, — сказал однажды он.

Люба не спорила. Надо, так надо. Как сказал муж, так и сделаем!

Сорок пять лет… Определенная граница в человеческой жизни. Черта, за которой не кончается, нет, продолжается долгий людской путь. Кто-то, как тяжелый груз, перетаскивает через эту границу старые проблемы и горести, привычки, привязанности, любовь, или ненависть, страх или страсть… А кто-то решительно перерубает гордиев узел уже на берегу, и вступает смело и отважно в реку новой, и, может быть, по-настоящему счастливой жизни!

Автор: Анна Лебедева